Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

Аккуратно открыл глаз (правый) огляделся — я в постели (уже хорошо). В своей (просто отлично). Рядом стоит кастрюлька веселой расцветочки. Использовав кастрюльку по избранному назначению, попытался встать — не получилось. Плавно стек на пол, встал на четвереньки, и бодро обежал квартиру. Пробегая мимо большого зеркала, увидел в нем довольно крупного голого мужчину южного типа в коленно-локтевой позе. С щетиной и убедительной эрекцией. Не найдя объекта для секса на территории, на всякий случай заглянул в холодильник, критически осмотрел и обнюхал вареную курицу. Курица показалась не очень свежей, поэтому вступать с ней в сношение не стал, а просто отхлебнул из найденной там же бутылки с виски.

Морской ёж, который собирался размножаться в моем желудке делением, обиженно буркнул и исчез. В мозгу стали проступать контуры вчерашней вечеринки с Гламурными Людьми в Модном Ресторане. Когда воспоминания дошли до мизансцены, в которой я басом выл в караоке (впрочем, я не уверен, что это было именно караоке, а не кассовый аппарат): «Мы в город Долгопрудный идем дорогой трудной, последних три желания исполнит мудрый Гудвин», — я помотал головой и выпил еще. Мне почему-то не хотелось вспоминать, что было дальше. Богатый жизненный опыт подсказывал, что ничего хорошего. По крайней мере, в прошлый раз я заснул, удовлетворяя орально не менее пьяную учительницу младших классов, и чуть не умер от удушья.

Эрекция не проходила; я забрался в душ, кое-как побрил то, что вчера было лицом и, собрав себя в кучу, вывалился в апрельскую темноту. Мне не хотелось звонить знакомым, с которыми можно было отыграть жанр необременительного дружеского секса. Эпилированные зоны бикини, ботокс, трусы от Келвина Кляйна и Шанталь Тома, простыни от Ива Делорма — не сегодня.

.Есть гадюшники, название которым подобрано очень метко. Воистину, «Дары моря». Что может волна вынести на берег? Вздувшихся утопленников, пару-тройку склизких медуз, корягу, использованный гандон. Все это оседает за пластиковыми столиками, и гниет: коряга из дома престарелых, трепещущие жиром медузы, постоянные клиенты Соколиной Горы — все, что можно найти на пляже после шторма. Над этим натюрмортом носятся две-три крикливые чайки-неудачницы: тетки, не реализовавшиеся в гетеросексуальных отношениях и ищущие компенс там, где их не станут оценивать как женщин — в гей-баре подешевле. На этом берегу изредка попадается янтарь, пустые бутылки — чаще. А на стене светится круг из грязно-оранжевых лампочек, смутно знакомый. Вглядевшись, понимаешь — колесо сансары. В общем гвалте на мотив песен Пугачевой ухо ловит полузабытую речь детства, туго вбиваемую в дешевенький мобильник кудрявым цыганистым юнцом. Я ставлю перед ним бутылку пива, и включаюсь в беседу.

— Кыт?

— О мие чинчь суте.

— Ну бате капул, е мулт! О мие дар фаче тот.

— Бине, цининд конт ту ешти ал нострии! Хай, не мерджем1.

— Сколько?

— Полторы тысячи

— Не пудри мозги! Много. Тысяча. И делаешь все.

— Ладно, как земляку! Пошли.

В пахнущем кошками подъезде тысячная купюра хватается красивой, но не слишком чистой рукой. Другая расстегивает мне штаны. Наполовину опрокинув скулящего молдавского гастарбайтера через подоконник над темным двором, крепко держа его за бедра, я вдыхаю запах пота, бензина, апрельского ветра, и чувствую себя шестнадцатилетним.

Живым.

- Объявляется посадка на рейс Москва- Самара...

Если тебя не устраивает ситуация — измени ее, или изменись сам. Если ни то, ни другое невозможно — выйди из нее. Просто выйди.

Поэтому я лечу в гости к Вадику и Анжеле в Самару. Плюс профессии журналиста в том, что можно всегда подогнать командировку под собственные нужды. При крайней степени усталости это помогает — резкая перебивка картинки освежает мозги.

Своего племянника Вадика я знаю двадцать лет и очень его люблю, несмотря на то, что множества наших с ним жизненных ценностей нигде не пересекаются. За убеждения не судят, да и что мне чужие убеждения. Я люблю эту парочку — просто так, по ленивому сродству звуков и запахов. А может быть, по неуловимому сродству судьбы, более сильному, чем дальнее кровное родство.

...Растянув в улыбке влажное золото зубов, Нина смотрела из-под густых бровей настороженно, готовая и нападать, и защищаться. Вдруг осудят или, еще хуже, пожалеют бабьей вязкой и ядовитой жалостью. Кто ее знает, Лизу? Мало того, что дочь до тридцати в девках засиделась, жених когда-то бросил, так теперь еще и без мужа родила. Нет, Светка хорошая дочь, зарабатывает много, машину вот купила, да и на дворе уже семидесятые, нравы стали попроще, но — что скажет Лиза? Тем более, слухи ходили.