Валентин Крючков - На крутом переломе

— Уму непостижимо!

— А когда эта история со вторым стала известна в столице уже более широкому кругу, мне там сказали: «Ваш опять чудом удержался». А какое чудо? Родня. Такова жизнь, Тимофей Александрович. Таков итог выступлений двух газет.

Неторопливо рассказав об этой беседе с Пальцевым, Никаноров посмотрел на Ольгу и удивился тому, что ее всегда так интересует политика, жизнь области и страны. Слушать будет, пока не устанет.

— Сегодня, — Ольга слегка разрумянилась, — наш разговор за ужином носит политический характер. Давай, сменим пластинку. А то в газетах такого начиталась — даже не верится, что это про нашу социалистическую родину. Кто и куда нас вел? Ну да ладно, поживем — увидим. Одно можно сказать: человек, решившийся сказать правду народу об этом, — смелый. А ты?

…Домой Никаноров возвращался поздно. Наверное, разбужу Вадима. Он чувствовал, что губы его слегка припухли. Ольга с каждой встречей нравилась ему все больше. И как хорошо, думал он, что я встретил ее. А ласкает как! И даже не верится, что меня можно еще так любить. Говорит: любит. Ну и пусть любит. Никому от этого хуже не станет. И от меня не убавится. А как ей жить дальше? Может, она замуж выйдет? Стоит ли губить ей жизнь? Может, не встречаться с ней? А зачем совершать насилие над собой, если нам хорошо, так прекрасно быть вместе? Всем известно, что любое насилие — противоестественно. Да и как жить, если не будет Ольги? Долго ли могут длиться наши отношения? Пока сказать трудно. Однако прервать их не могу. Не хочу. Выходит, надо продолжать тайные встречи. О других говорить пока неудобно. У нас четко определен порядок отношений между мужчиной и женщиной: брак. Без брака все противопоказано. Все в браке. А вот мы с Ольгой — вне брака. И нам хорошо. И ничего больше не надо. И пусть это будет как можно дольше. Интересно, есть у нее кто-нибудь или нет? Как следит за собой. Какое ухоженное тело. Она понимает меня. Поэтому так легко с ней. И нечего забивать голову ненужными рассуждениями. Сколько людей живут такой жизнью? И ничего. Лишь бы Вадим спал. А то, не дай бог, заметит припухшие губы.

Никаноров, едва вошел в прихожую, сразу почувствовал запах меда и масла, которые могла прислать только мать. «Неужели она приехала? Наверное, отец. Мать не любит хозяйство людям доверять. Все сама. Значит, приехал отец».

Улыбаясь, Вадим сообщил:

— Дедушка приехал.

Никаноров кивнул головой, быстро прошел в комнату, обнял отца и крепко прижал к груди.

— Ну, отец, обрадовал. Праздник нам устроил. Спасибо, что решился.

— Я слов на ветер не кидаю. Прописал ждите — и вот я туточки. Это ты все собираешься. Да, видно, плохо. Вот уж кто-то из нас умрет, тогда приедешь. Не сомневаюсь.

— Да брось ты, отец? О чем говоришь? Разве в том дело, что не хочу? Мне и хочется, если бы ты знал как, но пока не волен. Не имею права завод бросить. Даже на воскресенье. И вообще, пока не поставлю его на ноги, ни о какой поездке не может быть и речи. И не обижайся. Лучше расскажи, как живете, что нового, мать как?

Никаноров-старший прокашлялся, погладил себя по груди, расправил бороду, потом, не торопясь с ответом, начал:

— Особенно рассказывать нечего. Как жили, так и живем. Мать, она ничего, она работает. Корову да пяток овец держим. Ну, кур еще, поросенка. Дел по хозяйству полно. Вот она и не отходит от печки. С утра до вечера на ногах. Знамо, что устает, чай, не молодая. И на ноги жалуется — немеют, шибко мерзнуть стала. А в остальном, как была, так и осталась — она сидеть не любит. О вас соскучилась. Как чуть, ворчать начинает, дескать, забыли нас. Со счету сбилась, который год не был. Но я так понимаю: твоя новая работа и впрямь к путешествиям не располагает.

Никаноров-старший в шерстяных носках походил по комнате, потер грудь, плечи, потом спросил:

— Борис пишет?

— Редко.

— Нам тоже. Боюсь я за него.

— Это почему?

— Раз в Афган попал, добра ждать нечего. У нас в соседних селах цинковые гробы оттуда появились.

— Не будем об этом, дед? — Вадим с упреком посмотрел на него.

— Не будем, так не будем. А как вообще вы тут, в городе, поживаете?

— Да хорошо.

— А чего нас забыли? Никому не нужны стали. А мы с матерью, видно, себе на похороны хозяйство множим? Зачем? Кому это нужно?

Никаноров-младший задумался. Ему стало жарко, и он чувствовал, как загорелись щеки, уши. «Ведь и в самом деле давно у них не был». Он вспомнил, как пять лет назад, вернувшись из отпуска пораньше, вывел машину из гаража и съездил на несколько дней на свою малую родину. Он тогда очень удивился: все ему показалось не столь изменившимся, а совсем незнакомым — не узнавал родных мест. И с горечью подумал: отвык. Лекарство тут одно. Надо бывать почаще. Слово тогда дал себе, но, к сожалению, не все получилось, чтоб сдержать его. Причины всегда находятся. А родное село ему нравилось. Оно раскинулось от опушки леса, под гору, к реке. И если смотреть сверху, то напоминало сапог. Их дом стоял высоко на берегу и утопал в зелени: сады — гордость села. И друга, Ивана Коляскина, вспомнил. С ним, в далекой юности, в хорошие летние дни, спустившись с бугра вниз, поймой бежали к реке купаться. Частенько ловили рыбу: иногда бреднем, а больше «ныреткой», положив в нее для приманки куски хлеба, картошки, потом бросали «ныретку», когда никого на реке не было, и в потаенном месте, обычно к вечеру, а утром, на зорьке, вынимали, и всегда был улов.