Валентин Крючков - На крутом переломе

Утром мы хорошо подразмялись и сбегали на речку искупаться. Вода холодная, и сразу бодрит. Конечно, это не июль, но мы привычные. Выдерживаем. И даже Ильич балуется вместе с нами. Он вообще купается до поздней осени.

Странно повел себя Ильич после купания. Он почему-то не отходит от меня, словно боится, что могу куда-то убежать или натворить бог знает что! Смотрит, как за маленьким. Он чем-то взволнован. И все старается, чтоб я в доме находился. А потом, непонятно почему, предложил подняться наверх. Мне и внизу было неплохо. Оказывается, он решил отыграться. Там, наверху, в продолговатой веранде, стояли два кресла и маленький столик.

— Жаждешь реванш взять? — спросил я.

— Сегодня, может, и отыграюсь.

— Попробуй. Не возбраняется.

Между делом Ильич рассказал про то, как он стал боксером. И вдруг утреннюю тишину разорвали аккорды гитары. Мелодия и текст песни были мне знакомы: про очи черные, про очи жгучие. А самое главное — знакома и сама исполнительница. Нет, я не ослышался — это пела она. Ее голос я не мог спутать ни с чьим другим. И рядом подпевал ей тоже знакомый — голос Чубатого. Я слышал его голос на репетициях, в спектаклях. Не очень хороший, но мощный и сильный. Потом они спели еще песню «Услышь меня». И я услышал. Больше у меня не было терпения сдерживаться: все во мне взорвалось — я кулаком рубанул по столу, вернее, по столику — он развалился, шахматы разлетелись.

— Тварь, мерзавка!

— А при чем здесь столик? — пытался успокоить меня Ильич.

— При том! Незачем мне было приезжать сюда. Сейчас я пойду туда и разок его правой! — Я показал как.

— Инвалидом сделаешь. А у него жена, дети. Может, он и не виноват?

— Может. Он ее и взял для того, чтобы вместе играть.

— А по мне, — предложил Ильич, — надо понаблюдать за ними, а потом делать вывод. Скороспешностъ обманчива.

Не приняв никакого решения, я с болью смотрел на пьяный кураж Чубатого и Любы, чувствуя, что с каждой минутой меня все больше и больше начинает выводить из себя эта их вакханалия. Кто-то робко пытался им подпевать, но они не приняли его и новую песню закончили дружным дуэтом. Потом гости вместе с Чубатым положили лист железа на деревянный настил и Люба стала отбивать чечетку под аккомпанемент Чубатого. И хотя, без сомнения, спелись они и спились, но чечетку она выдала здорово! На Любе была красная кофта, черная юбка, а лоб перехватывала белая широкая лента. До чего же она была прекрасна! Я, кажется, еще больше хотел ее. Я умирал. Я готов был разнести этого Чубатого и всю их компанию. И наверное, сделал бы это, если бы не ребята. Когда я бросился вниз, на выход, — они, по команде Ильича, меня связали. И положили на ту кровать, где я спал ночью. Пытки мои продолжались. Я грыз зубами подушку, я плакал и ругал Ильича за то, что все это он специально подстроил мне. Негодяй! Издеваться надо мной решил? Не выйдет! Уйду из команды. Брошу этот бокс. И никогда не надену больше перчатки. Из-за бокса все несчастья у меня и начались. А если бы меня не связали, Чубатый был бы уже не артист. Ильич прав, я сделал бы его инвалидом. А ты, Чубатый, гад! Сволочь! Мерзавец! Все равно когда-нибудь мы с тобой встретимся. И я тебе не завидую! А может, у них ничего и не было? И не будет? И все это лишь мои домыслы? Домыслы моей горячей фантазии? Ревнивой фантазии. Вряд ли это фантазия. Она ведь сама говорила, что ее прием в труппу зависит от того, что скажет о ней Чубатый, какую он даст ей характеристику. Ну, гад! Лучше никогда мне не попадайся.

К вечеру мне развязали лишь ноги. И к окну меня подвел сам Ильич. Подвел и тихо сказал: смотри. И я увидел, как, обнявшись, Чубатый и Люба прощально помахивают отъезжающим. Потом они ушли в дом. Ильич пояснил:

— Я вижу такое в третий раз. Но не знал, что приедут вместе с нами. Я бы тебя не привез. Ты знаешь, что я был против нее, но все же не считай меня идиотом. Утром они уедут.

Когда свет в соседней даче погас, Ильич спросил, может, тебя не связывать? Я кивнул головой. На всякий случай, сказал Ильич, мы тебя запрем. А лучше, если ты ляжешь с нами. Я попросил, чтоб меня заперли. Я не спал всю ночь. Ходил по комнате. Иногда представлял себе, как бы врезал Чубатому. И кулаки мои рассекали воздух. Именно в эту ночь твердо решил: уеду. Мне обязательно надо уехать и самому встряхнуться так, чтобы все эти переживания, дрязги и обиды могли показаться мелкими и ничтожными. Как хорошо будет, если меня заберут в армию. Правильно, что я не сказал Ильичу про повестку. Я и в самом деле про нее забыл. Но это даже на руку мне. Видимо, судьба. Это будет моя тайна. Хорошо, что в армию. Там немного послужу и подам заявление, чтоб меня направили в Афганистан. Конечно, если Ильич узнает, он преградит путь. И еще, мне кажется, с ним будет плохо. И заранее жаль его. Я ему верю. Это человек, преданный боксу до мозга костей. Как он знает всю историю бокса. Но что поделаешь, в армии боксеры тоже нужны. Мне кажется, я за ночь сбросил килограмма два-три.