Валентин Крючков - На крутом переломе

Мне в отряде понравилось. Мы строим скотный двор. Это по программе Нечерноземья. Длина двора метров шестьдесят-семьдесят. Можно замерить, взглянуть на чертеж — не до этого. Работать надо. А работа нелегкая: выкладывать стены из кирпича. Меня поставили таскать раствор и кирпич. И хотя я натренирован, но первое время, если честно, порядком уставал. И когда ложился спать, чувствовал, как побаливает все тело. Бригадир, он у нас человек бывалый, говорит, что я перестарался. Надо просто успевать за каменщиком, а не заваливать его. Иначе ему не повернуться. Мало места для маневра останется. И зачем я его заваливал? А он молчал. И когда мы уходили домой, на рабочем месте нашего каменщика виднелись груды кирпича.

Ходили смотреть неперспективную деревню. А то мы только слышали про них. В газетах материалы встречали. И вот вечером, после работы, собрались и пошли. Это не близко. Но так захотелось посмотреть самому, воочию, своими глазами, что же это такое. В деревне — всего два дома. А было два порядка. Где-то домов сто двадцать. Остальные дома и постройки, оказывается, снесли. А место после них расчистили, сровняли с полем. Так и хочется сказать: и развеяли прах по ветру. В этих двух домах живут два деда и две бабушки. Они нам понравились. К периоду великого переселения на центральные усадьбы они, два деда, две бабушки, грудью отстояли свою малую Родину, свое право жить на земле отцов. И я подумал, а ведь когда-то и они были молодыми, всем нужными. Хороводом ходили по селу и пели песни. У одного из дедов до сих пор гармонь на столе, на белой скатерти стоит. И когда появляются в деревне люди, он берет ее в руки. Склонит голову на бок и играет. Хорошо играет. Видимо, гармонистом был разудалым. В нем и сейчас еще видна солидная стать. А вот внуков у них нет. Все три сына погибли в Отечественную. Им бы, конечно, дали квартиру и сейчас, но они, как и ранее, отказываются. Дом, все хозяйство — это не только привычка к оседлости, к земле, но главное — это память о родителях, о своей молодости, о погибших детях. Вот так и живут они. Два дома, два человеческих островка в бескрайнем поле судьбы, позабытые, позаброшенные, отрезанные, оторванные ото всех. Но не жалуются, не ноют. Они счастливы, что выстояли. Это придает им силы. Особенно теперь, когда все повернулось в другую сторону. И считают, что им лучше, чем тем, кого в лихую годину отправили на центральную усадьбу: они умрут на своей малой родине. Мне вспомнились слова нашего деда, когда он при отце, в споре с ним, ругал всех и вся, кто осмелился додуматься до этого переселения. «Это безумное переселение, — говорил он, — есть великое горе для миллионов детей земли. Ничего не может быть горше чувства невосполнимой утраты малой Родины. Неужели трудно понять? Надо дороги было строить. К этим самым неперспективным деревням. Сила Родины — в подворьях, именно в таких неперспективных деревнях. Когда-то в старой России это было понято. И людей наделяли землей. Им выделяли хутора и отруба. Я что скажу. Если реку лишить ручейков — она погибнет». Отец ничего путного деду не возразил. В мою память на всю жизнь врезался один эпизод: под большущей березой, оставшейся на месте одного из домов, сидел на скамейке прилично одетый седой гражданин. Он курил и плакал. Рядом, неподалеку от него, припудренная обильным слоем пыли, красовалась со столичными номерами машина, и не просто машина, а «мерседес-бенц». Мы спросили особо говорливого деда-гармониста, кто это? Оказывается, бывший посол Советского Союза. Полномочный представитель. Не один десяток лет жил он за границей. А теперь на пенсии. Вот и приехал, но ни дома, ни родителей. На центральной усадьбе, как в неволе, они умерли раньше времени. Квартиру их передали другим. Эту березу, пояснил нам дед-гармонист, посадил в юности посол. Родина есть Родина. Будь она большая или малая. И, наверное, в самом деле, нет горше чувства ее утраты.

Приехал Ильич. Я знал, что он не даст мне спокойно поработать в отряде: наверняка что-нибудь придумает. Не ошибся: он решил провести товарищескую встречу с командой города, районного центра. В нем было немало известных в области боксеров. Но встречу, в целях популяризации, наметили в одном из крупных сел. Ильич подобрал сильный колхоз, где были не только хорошие административные здания, Дом быта, магазин, но прекрасный Дом спорта. С бассейном. Пусть с небольшим, но бассейном.

Мы готовились к встрече, а Ильич, по заданию жены, как объяснил он, поехал по окрестностям в поисках липового меда. Не в каждой деревне или селе есть своя пасека. Но он нашел пасеку. И этой пасекой, оказалось, заправлял наш дед. Обеспечив тренера внука первоклассным медом и узнав, что на машине Ильича можно добраться и до меня, он увязался за ним. К моему немалому удивлению, с Ильичом приехал не только дед, но и та самая девушка, на которой он хотел меня женить. Ее звали Лизой. Странное дело! Ильич почему-то к случаю и без случая расхваливал Лизу. Она и в самом деле очень хороша. Но ведь у меня есть Люба. Почему это Ильич так разошелся? «Лиза! Лиза! Умница, труженица. Все умеет. Поступила в институт. Какая девушка!» Лиза и в действительности заслуживает самых высоких похвал. Но как же быть с Любой? Ведь у меня есть Люба! Я выиграл. Мне азартно хлопал дед. Лиза сидела молча.