Николай Лохматов - Булатов курган

Горбылев пожал плечами.

— Дело и так ясное.

— Ясное, да не совсем. Ну что ж! — Алешин приподнялся, давая этим понять, что разговор закончен. — Заеду, разберусь. Только мне сначала кое-где еще надо побывать.

Кусая удила, Вороной ходко шел по избитой булыжной мостовой. Он обходил налитые дождем лужи, сторонился встречных машин. Горбылев погонял его. Он еще и еще раз мысленно сравнивал двух секретарей райкома. Щептев — порывистый, рубил с плеча, точно дрова колол, дела решал одним махом. Да и людей он любил смелых, сметливых, решительных, а главное — к Егору Потаповичу он относился хорошо. Доверял, считал его умным, умелым хозяином. Вспомнился случай с начала его председательствования в «Волне». У людей не было ни хлеба, ни денег. На работу шли неохотно. Горбылев решил заинтересовать их. А чем, если в кассе нет ни рубля? Тогда и пришла мысль что-то продать. Посоветовался с отдельными членами правления. Подобрали двенадцать коров и отвели их на базар. Тут и пошло дело. Специальное бюро собрали. Многие предлагали Егора Потаповича исключить из партии, отдать под суд. Перетрусил тогда он. И вдруг выступил Щептев.

— Преступление сделал Горбылев, согласен, — сказал он. — Исключим его из партии, посадим. А что дальше? Дело выиграет? Нет! — Он махнул рукой, будто отрубил. — Смелое решение, за то и хвалю. Этими деньгами народ заставил шевелиться.

Да мало ли какие случаи были. Вот за это и ценил его Горбылев.

Алешин ему на первый взгляд показался другим: сдержанный, слов на ветер не бросает. Такой, прежде чем решить какой-нибудь вопрос, сначала, наверное, семь раз отмерит, потом уже отрежет.

— С ним надо осторожнее, — рассуждал вслух Горбылев. — Лисьи ухватки-то… Щептев бы не стал в жданки играть, а рубанул бы, и дело с концом. Поди же, не усидел на месте…

Вороной остановился у конюшни и, помахивая хвостом, нетерпеливо ожидал, что скажет ему хозяин. Но тот все еще в раздумье сидел на телеге…

— Невесело, видать, живешь, молодец? — послышался голос от дороги. — Вон как обстругался, хоть в гроб клади. А она-то, толстомясая, ходит ощеряется. Благо, бригадир холостой.

Горбылев оглянулся: у колодца, облокотись о сруб, стояла Мавра.

«И что пристала, язва? — поморщился он. — Ходу не дает…»

За обедом Горбылев уткнулся в тарелку, хмурился.

— Дудкин тебя спрашивал, — первой нарушила молчание Марья Ниловна. — Какие-то бумаги приносил.

— Ты муку у него брала? — поднял голову Горбылев.

— Какую муку?

— Весной как-то просила. Будто свинью нечем кормить.

— Да он что, взбесился? — Марья Ниловна подошла к печке, обернулась. — Стану я с такой крысой дело иметь!

— Вот негодяй! Хотел, чтобы я списал три мешка.

Разговор оборвался. Горбылев ел нехотя, брезгливо морщился.

— Ты бы не ходила к нему, — не поднимая головы, сказал он тихо.

— К Дудкину-то? На что он мне нужен, — отозвалась Марья Ниловна.

— Будто не догадываешься, о ком говорю?

Она сразу поняла, кого имел в виду муж, покраснела.

— Каждая бабенка старается в глаза ткнуть, — обиженно продолжал Горбылев.

Марья Ниловна подошла к столу, уставилась на мужа.

— С кем встречаться, спрашивать ни у кого не собираюсь. — В голосе ее прозвучал вызов.

Горбылев оттолкнул тарелку, начал закуривать. Спички не горели, ломались.

«Да он никак ревнует?» — удивилась Марья Ниловна. Ей было до слез обидно: как мог поверить сплетне Егор?

За столько лет совместной жизни с мужем Марье Ниловне не приходило в голову даже подумать о ком-то другом. А ведь в ее жизни с Горбылевым было немало и горького и сладкого. Нередко в их отношениях и сквозил холодок, но все это проходило как-то незамеченным. Каждый считал, что так и положено. Ни он, ни она друг за другом не следили. Когда заводили разговор об их доверчивости, то они лишь посмеивались. Ревность, мол, ерунда на постном масле, пережиток.

— Рассуждаете так, пока нет повода, а то посмотрели бы на эту ерунду, — говорили им.

И вот повод нашелся. Пусть он и не отвечал действительности, а все перевернулось в семье.

Марья Ниловна взглянула на сгорбленного у окна мужа и выкрикнула первые попавшиеся слова:

— Творила бы починил в погребе. Лед растает.

Горбылев вздрогнул, словно от удара, обернулся.

— Подождет.

Он подошел к вешалке, снял пиджак. Одна пуговица висела на нитке. Горбылев рванул ее, бросил на стол. Пуговица подпрыгнула, упала на пол и покатилась.

— Пришьешь вечером.