Николай Лохматов - Булатов курган

Кондрат оторвал от гранитной плиты голову, поднялся. Из-за черемуховых кустов прямо на него в свете лучей заходившего солнца, словно по воздуху, плыла женщина. Распущенные светлые косы ее оттягивали голову. Она напоминала приведение.

«Так это Ульяна! — наконец опомнился он. — А я думал, кто такая?..» И шагнул навстречу.

— Высоко поднялась. Не боишься? — спросил Кондрат.

— Я частенько поднимаюсь сюда. Тут никто не мешает. Посижу, подумаю и цветов на могилу нарву. Видать, добрый был человек отец твой?.. — Ульяна опустила голову. Лицо ее залил густой румянец. — Спасибо тебе еще раз за сынков моих, Кондрат Романович. Не будь тебя на берегу, не жить бы им…

— Ну что ты!

— Буду век помнить.

— А тебе спасибо, Ульяна, за цветы, за почесть. — Кондрат кивнул на могилу.

Ульяна теребила концы клетчатого платка. Теперь лицо ее было спокойным, в глазах еще отражалась грусть.

— Ты уж прости меня. Помешала тебе свидеться с отцом. Я своего и могилки не знаю. Погиб он где-то под Смоленском. — Ульяна набросила на голову платок и направилась к склону кургана.

Кондрат догнал ее, пошел рядом. У спуска она поскользнулась и чуть не упала. Кондрат успел подхватить ее под руку.

— Черт голову сломит, какая крутизна, — сказал он.

— Как бы кто не увидел, разговору не оберешься, — забеспокоилась Ульяна, но руки не отвела. — Попробуй попади на язык невестушке, жизни не станет…

Они спустились на Монастырскую пустошь, пересекли пашню. У Волчьего оврага Ульяна остановилась.

— Вот я и дома. Хватит.

— Да, теперь иди, — согласился Кондрат.

— Вроде никто не видел, — не то всерьез, не то с насмешкой прошептала Ульяна и неторопливо пошла по тропинке к Выселкам.

Цыплаков почти ежедневно ходил на Монастырскую пустошь, скрываясь за густым кустарником, следил, как острые лемеха разворачивали целину. Когда трактор скрывался за подножьем Булатова кургана, старик покидал укрытие, размеренно вышагивал по обочине пашни, что-то прикидывал, вымерял. Он понимал, что земля эта к нему не вернется, но чувство хозяина еще жило в нем крепко и не хотело уступать.

Межи давно поросли травой и сравнялись. Тяжелые пласты земли глубоко зарыли металлические стержни, которые Денис Прохорович воткнул когда-то на всякий случай. О прошлом напоминала ему только одинокая осина. Ее посадил он в день покупки этих угодий. Пусть она еще издали напоминает людям, что не их земля. Дерево теперь разрослось. На толстом стволе потрескалась, огрубела кора, а в самом низу образовалось дупло. В нем свили гнезда пауки, а в рыхлой, прогнившей древесине нашли себе убежище черви.

Цыплаков носком сапога сунул в дупло. На траву посыпались трухлявые стенки. К коже пристала мокрица, торопливо поползла к голенищу. Старик с отвращением тряхнул ногой, сбил на землю мокрицу, наступил на нее каблуком. «Все становится прахом», — с горечью отметил он.

Из-за реки вырвался ветер, подхватил на дороге пригоршню пыли, закрутил ее в воздухе. Осина закачалась, неприятно заскрипела, словно застонала. Денис Прохорович подавленно зашагал по пашне. Из-за кургана темными глыбами надвигались тучи. Переливаясь седыми валами, они сердито ворчали. За поворотом заглох трактор. Цыплаков увидел, как Петр и Виктор заспешили к деревне.

«Пойти облить керосином и поджечь? — мелькнуло в его сознании. — А что это даст? Начнут копать…»

Над головой с шумом пронеслась стайка диких уток. Они тоже спешили, не хотели, чтобы в пути застал ливень.

Над Монастырской пустошью стало совсем темно. Потянуло пронизывающей прохладой. Цыплаков покосился на курган. На его вершине грудами лежали черные пласты туч. Они внезапно треснули. Из расщелин вырвалась яркая вспышка огня. Отчетливо показался холмик с гранитной плитой. Старику почудилось, что плита приподнялась от земли. И там, где-то в глубине могилы, словно в преисподней, грозно зарычало. Холодный пот покрыл его лоб и спину, ноги в коленях сразу ослабли. Денис Прохорович сделал шаг, другой. Порыв ветра сшиб с головы шапку, разметал волосы, рванул бороду. Позади надсадно треснула осина. Он, как поверженный, рухнул на землю, зашептал:

— Боже, не оставь меня, грешного!

Сложил на груди руки, ткнулся лбом в сырую холодную землю. Плечи его затряслись.

Сверкающие нити, точно затейливые тропинки, то и дело сбегали по крутому склону Булатова кургана, озаряя Монастырскую пустошь, выхватывая из мрака край Волчьего оврага. На спину и обнаженную голову старика посыпались крупные капли дождя. Сначала они падали несмело, словно проверяя, как их встретят на земле, а потом все гуще и гуще. Они смочили волосы, впитывались в одежду.