Николай Лохматов - Булатов курган

Лицо Кондрата вдруг оживилось. Весело взглянув на горбившуюся над корзиной заведующую фермой, он сказал:

— Федот-то правильно об озими надоумил. Скажи, Анастасия Гавриловна, будут коровы есть кукурузное зерно?

— Еще как! Только какая разница, будут или нет?

— Я неспроста. Знать надо.

— Распарь его — за милую душу проглотят, — вздохнула Жбанова. — Не видать нашим буренушкам зерна. А то бы разве плохо!..

— Будет тебе зерно! — твердо сказал Кондрат. — Готовь котлы! Раскрывай за фермой сарай, там солома вроде посвежей. Да побольше наделай резки. Пойдем на риск.

— Неужто семена порешить? — остановила на нем испуганный взгляд заведующая фермой.

— Другого выхода нет.

— Семена все ж жалко!..

— Вот их жалеть надо! — кивнул Кондрат в сторону стойл.

— Надо к Потапычу сходить. Как он еще?..

Кондрат понимал беспокойство заведующей фермой. Стравить скоту отборные семена — дело рискованное. Спасибо не скажут. Но где другой выход? Как они ни ломали головы, так и не нашли. Обращаться снова к колхозникам было бессмысленно. У многих корма уже кончились, и сами-то они обходились кое-как.

— Мы сделаем так, — нарушил молчание Кондрат. — Я подготовлю совместное решение правления и партбюро. А ты попробуй собрать подписи. Если большинство будет не согласно с нашим предложением, тогда проведем официальное заседание вместе с активом.

— Вот это по-моему!.. — радостно воскликнул пастух.

Кондрат невольно усмехнулся, пошел к воротам.

— И какого черта все смотрят? — возмутилась Сомова. — Хозяева!.. Заставить здесь потопать — узнали бы, как Макару туго.

— То-то переработала, аж бока распухли! — съязвила Ялышева.

— Тебя не целуют, ты и не подставляй! — снова завелась Наталья. И пошла обливать Дашку обидными, грязными словами.

— Завелись опять, сороки! — осуждающе покачал головой пастух и, взяв вилы, вышел за ворота. «Бабий язык, как торба: развяжешь — не удержишь», — мысленно упрекал он Сомову и Дашку. И тут же оправдательно заключил: «Туго живется, вот и срывают зло…»

Обход Жбанова решила начать с председателя. Кондрат пошел к Ивину. В магазин после перерыва еще никто не заходил. Парторг раскладывал по прилавку рулоны шерстяных и хлопчатобумажных тканей. Кондрата встретил недоверчивым взглядом.

— Редкий гость, — сказал он, — даже и не верится!.. Что желаешь? Товару много, выбирай.

— За другим делом я, Афанасий Иванович! — Кондрат опустился на стул и начал говорить, зачем пришел. Когда Ивин услышал о намерении бригадира скормить скоту семена кукурузы, всполошился.

— Да ты что, в уме?! Нам государство дает из стратегических запасов, а мы — под ноготь. Ты где видел такое?

— Можешь предложить что-нибудь другое?

Ивин опустил голову, молча затеребил пуговицу на халате.

— Давай вместо кукурузы пустим семена яровой пшеницы? Они, как ты говоришь, не из стратегических запасов. — Кондрат в упор посмотрел на парторга.

Лицо Ивина было бледным, у губ легли глубокие складки. Глядя куда-то в угол, он тихо проговорил:

— За это судить будут.

— Возможно. А что делать? Ждать, пока начнет падать скот? За такое тоже не погладят по голове.

Ивин снова опустил голову, затормошил пуговицу. Он не слушал, о чем дальше говорил Кондрат. Беспокойные думы одолевали его. «Почему он всегда лезет на рожон? Мало ли из-за него неприятностей было? Нет, такое решение подписать — просто убить самого себя».

Кондрат не мешал ему думать. Решил дождаться, что все-таки он скажет в свое оправдание.

— Больно прыток! — наконец выговорил Ивин. — Знать, в большие люди метишь! Что ж, каждому своя дорога. Только другим не мешай жить. Мы с Горбылевым из-за вас по миру идти не собираемся.

Слова эти взорвали Кондрата. «Разорили колхоз, а пеняют на других!» Он поднялся, резко бросил:

— С утра семена начну переправлять на ферму. Если что обдумаешь более разумное, приходи. Не то поздно будет! — Не попрощавшись, Кондрат вышел из магазина.

Весь остаток дня он не знал, куда деться: то слонялся из угла в угол по избе, то выходил во двор, но, не найдя по себе дела, снова шел в дом. В ушах все еще звучали слова парторга: «По миру идти не собираемся». «Трус! За шкуру свою трясется. Колхоз ему так себе, главное — магазин, выручка».

Вечером пришла Жбанова и сообщила: кроме Горбылева, под решением подписались все.

Ветер наконец снял дымную пелену облаков, обнажил глубину неба. Сразу все ожило: расплавился на солнце снег, засверкали перламутром лужи, в оврагах заворковали ручьи.