Николай Лохматов - Булатов курган

— Зря торгуешься. Иди отвязывай, а то поздно! — приказал он.

Бадейкин и Тихон в ожидании, чем кончится разговор, сердито поглядывали то на председателя, то на заведующую фермой.

— Что стоишь? Не то сам отвяжу! — И он шагнул к калитке.

— Не дам ни одной животинки, не дам!.. Разве только через труп мой… — Голос ее срывался.

Горбылев кипел: «Что за ерунда, хозяина колхоза во двор не пускают!»

— А ну-ка посторонись… Не ради шутки пришел!.. — крикнул он.

Она стояла перед ним, высокая, сильная. В чуть подавшейся вперед фигуре чувствовалось сознание ее собственной правоты. Егор Потапович понял: она настоит на своем.

Он повернулся к Бадейкину и Тихону, развел руками, сказал совсем тихо:

— Ерунда получается. Не драться же с ней.

Жбанова, полная решимости, напряженно следила за каждым из них, точно ожидая внезапного нападения.

— Уходи, тебя честью просят! — рванулся к калитке Бадейкин.

— Помолчал бы, какой нашелся честный! — огрызнулась она.

— Э-э-э, еще разговаривает! — взвизгнул Тихон. И толкнул ее так, что она едва устояла на ногах. Воспользовавшись моментом, они оба нырнули в темноту двора, бросились к привязям.

Горбылев, чтобы не быть свидетелем неприятной сцены, зашагал к деревне.

Почуяв посторонних, в углу зло забубнил бык Монах. Его опущенная вниз лобастая голова повернулась к выходу. Казалось, он готов был в любую минуту поднять на рога пришельцев.

Жбанова бросилась к быку. Загремела цепь. Разъяренное животное, тяжело сопя, передними ногами ударило о пол, разбросав по сторонам навоз.

— Отвязывает, сука! — в испуге по-бабьи вскрикнул Бадейкин.

— Да пропади она трижды, анафема! — еле слышно пролепетал Тихон и шарахнулся к калитке.

Бык рявкнул. Замычали поднявшиеся коровы.

Бадейкин зацепился носком ботинка за высокий порог, плашмя рухнул на землю. На него наскочил Тихон. Обессилев от страха, они, как черви, поползли со двора.

Когда Жбанова вышла на улицу, их уже не было. Только в сумерках слышался топот бегущих ног.

Вороной четко выстукивал копытами по накатанному проселку. Его никто не понукал, когда он приостанавливал шаг, никто и не сдерживал, если вдруг с пригорка пускался вскачь. Тряслась, подпрыгивала на колдобинах двуколка. От нее вокруг растекался тот приятный смачный перебор звуков, который обычно издают хорошо смазанные железные хода.

Бесконечны полевые дороги. Каждый день обмеривал их быстрыми ногами Вороной. После бюро Горбылев был необычно молчалив. На поклоны встречных не отвечал, будто не замечал их. В контору его не тянуло. Ему хотелось уйти подальше от людей, остаться одному. В ушах все еще звучал голос Алешина: «Не верю, чтобы народ тебя не раскусил. Осень им покажет, на что ты способен».

Горбылев ездил от участка к участку. То останавливался у желтеющих озимей и подолгу не мог оторвать от них взгляда, то, завертывая к Монастырской пустоши, срывал на ходу колосья налившейся пшеницы, пробовал зерна на зуб. Не сходя с двуколки, проводил ладонью по ершистым верхушкам уже успевшего отзеленеть и завязаться в коробочки льна, словно приглаживая его, и ему от этого становилось легче.

«Только бы не подкачать, — размышлял Горбылев. — Только бы выстоять!»

Раньше этот вопрос его вовсе не волновал. Он был уверен: придут и к нему успехи. Сегодня на бюро от самого секретаря Горбылев узнал: соседи закончили строительство пятнадцати крытых токов, сейчас вывозят на поля торф, а из оврагов ил. И, наконец, весть, которая окончательно сразила его: Плахов подвел под крышу скотный двор. Кто бы мог подумать, что такое слабое, разоренное хозяйство так быстро пойдет в гору!

«Откуда все берется?» — подумал Горбылев. Вспомнил, как Алешин просил его поехать к соседям посмотреть, а если нужно, то и поучиться, как правильно вести хозяйство. Он не послушался. Предложение секретаря райкома принял как личное оскорбление.

Сидя в двуколке, он еще и еще раз ворошил в памяти все те возможности, которыми в свое время не смог воспользоваться. Старался найти выход.

Дорога повернула, через поле повела к лугам. Волнуясь на ветру, отливала золотом рожь. Вороной потянулся, тугими губами захватил несколько колосьев, оторвал их вместе со стеблями. В зубах зазвенели удила. Колосья вместе с каплями слюны выпадали изо рта, хрустели под колесами, вминаясь в пыльную колею. «Скажи, пожалуйста, вывозят торф, — снова подумал Горбылев о соседях, — Земнова идея. «И наши поля можно сделать плодородными, как украинские степи», — мысленно передразнил он Кондрата. — Наговорил семь верст до небес, а сам из колхоза тягу».