Абрам Девяткин - Волхов не замерзает

— Партизанэн!..

Мечутся фигуры в одних исподних, прячутся в хлевах, погребицах, в одоньях. Кто-то напялил короткую женскую поддевку, хочет задворками дать деру. Партизанские пули всюду настигают.

— Кэссель! Умкрейсунг!.. — пугают сами себя немцы «котлом» и «окружением». В панике не разгадать, что за сила противостоит. Бросились бежать из села — напоролись на заслоны.

На снегу плясали багровые отблески пожара. Дико ржали сорвавшиеся с привязи лошади, перепуганный жеребец волочил перевернутые сани. Вовсе не сильный и не бог знает какой мужественный на вид, единственный партизан охранял на краю села добрые полсотни пленных. А на другом конце еще кипел бой.

Шпицке, едва оправившись от первого испуга, понял, что оборону уже не наладить. Надо было думать о спасении своей жизни. Каждый сам за себя — иначе из партизанского ада не вырвешься…

Повсюду видны следы короткого ночного боя. Чадят обугленные избы, хрустят стекла под ногами. Сани, которые раньше везли карателей, теперь нагружаются трофеями — оружием, боеприпасами, радиостанциями.

— Васькин!.. Тебя-то мне и надо было… С победой!.. — Зорин, представитель Дедовичской тройки по восстановлению советской власти в тылу врага, крепко пожимал руку Павла. — Что с тобой? Болен? Худущий, почернел, одни глазищи…

— У меня, Семен Иванович, большое несчастье.

Зорин слышал о повальных арестах в Болотовском районе. Трудно в таких случаях утешать. Что поделаешь — война… Семен Иванович осторожно тронул Павла за отворот шубы:

— Потом расскажешь… А сейчас едем со мной, срочное дело: обоз надо организовать для блокадников Ленинграда…

Опять работа — и хорошо: единственное спасение. Захватили с собой еще двух партизан, поехали с попутными подводами.

По дороге бредет коняга — низкорослая, головастая. Ведет ее под уздцы парнишка. Валенки с загнутыми носами устало гакали, загребая по обочине снег. Заячий треух его то и дело сползает на глаза. Где-то Павел видел этого мужичишку. Придержал спутников.

— Куда путь держишь, паренек?

— Должинские мы.

Так и есть, должинский!..

— Чей же ты? — Павел спрыгнул с подводы.

— Мы-то? Журова сын. — Журка сдвинул мешающий треух на затылок.

— Мишу Васильева знаешь?

Журка помолчал. И правда не знает или притворяется?

— Убили его.

Многое бы мог рассказать Журка: как привезли в село семь гробов, самый маленький несли на погост Журка и его товарищи. Но горло почему-то сдавило, не сглотнуть. Сказал только: скукотища у нас теперь в Должинах, ну!.. Тянется и тянется…

Вот и все — поговорили. Может, лучше не ворошить, не расспрашивать…

Отстал паренек в заячьем треухе, остался сзади с унылой своей конягой.

Партизанские кони бойко несутся по санному пути. Павел нехотя прислушивается к разговору. Партизаны вспоминали бой в Тюрикове, вспоминали, как всегда это водится, не опасные и не страшные моменты, а все, что было смешного в этом ночном переполохе, — людям свойственно с юмором вспоминать о пережитом.

Подводы свернули на Зелему, а Зорин, Васькин и двое партизан отправились своим путем, в Горки. По дороге Зорин сказал:

— Повстречал утром, как в Тюрино ехал, партизан из полка, говорят, каратели — человек сорок. Прорвались ночью, проскочили между заслонами, выдают себя за партизан… В Першневе и других деревнях караулы поставлены. Надо бы и нам караул оставить — у входа в Горки и на выезде…

Деревня Горки на всхолмье. Спуски с обеих сторон уходят в ложбину с малоезженой дорогой. Васькин взял винтовку, остался на краю деревни караулить.

Как принарядила все зима-опрятница! Деревья стоят в махровом инее, купы их кажутся хрустальными чашами — вот-вот зазвенят тонким серебряным звоном. Тишина. Вот так стоять и не чувствовать времени и думать о том, о чем времени не всегда остается подумать…

Прошел между тем час-другой. Скоро, видно, и смена. Шагая широко, энергично, чтоб как-то согреться, Павел дошел до края лощины. Скрип полозьев. Храпящая от усталости лошадь тащит с натугой наполненные вооруженными людьми сани. Васькин крикнул:

— Стой!

Сани, скрипнув, остановились. Сошел человек в бекеше, в немецких бурках.

— Я — Дементьев.

— Не знаю, не слыхивал, — сухо отрезал Васькин. — Здесь застава местной обороны.

— Все команды подчиняются мне. Ты разве не знаешь?