Петер Эстерхази - Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

26 мая 2000 года, пятница

Солнце встало (раньше, чем я). Вчера с моим другом саксофонистом Дешем ездили в Сомбатхей. Хорошо. Все любят и уважают моего Папочку. В игре Деша есть для меня нечто чисто этическое. Этика труда? Внимания? Серьезности? Духовная строгость. Мы, покачиваясь, словно на корабле, едем в его комфортабельном автомобиле, чувствуя себя хозяевами времени и властителями покоя. Двое друзей на волнах задунайского океана. И вдруг он мне говорит: и все эти стукачи, именно стукачи надрывают глотки, только теперь — как защитники нации. На сей раз сердце мое не подпрыгнуло. В этом мирном покачивании все само собой разумеющееся разумелось само собой: если мы говорим — а мы это говорим, — что режим был плох, что он унижал, опускал, перемалывал членов общества, то это и к нам относится. Ведь не может так быть, чтобы все это относилось только к другим, а мы ни при чем. В принципе я думал об этом и раньше, но думал, пожалуй, слишком спокойно и отстраненно. Да, разумеется, и к нам тоже относится, но «мы» ведь вели себя как порядочные. А «отношение» подразумевает всегда нечто конкретное, осязаемое. Но чтобы все было настолько конкретно — на это я не рассчитывал.

Мне кажется, мой отец — метафора нашей страны.

Я впадаю в Архив ни свет ни заря, как какая-нибудь ткачиха на Льнокомбинат. (Его, кстати, снесли.) Возвращаюсь вечером и, не в силах взять в руки газету, бросаюсь в постель, а утром — обратно сюда. Трудно даже представить, как счастлив мог бы я быть после выхода в свет «Гармонии» — как никогда, как ни от одной своей книги. Но это каждодневное ковыряние в дерьме (в моем отце) крепко держит меня в узде… Хотя есть и восторг, утомленная безмятежность. И даже бахвальство — например, когда меня спрашивают в интервью, чем я сейчас занимаюсь, я небрежно бросаю: Ничем. Приятное чувство. Беда только в том, что это неправда: я занимаюсь этим .

Go.

14 сентября, 10 октября, 6 ноября 1963 года

Задание заключалось в том, чтобы навестить И. П.На полях — почерком строгого, но доброжелательного учителя венгерского языка: Зачем, с какой целью? Следует уточнить!

Разговор шел со скрипом, потому что И. П. красил при этом галстуки.Агент, несомненно, войдет в число видных историков-микрореалистов, отражающих море в капле воды и проч. Кстати, здесь же выясняется, что весной ему отказали в паспорте; это занятно.

Он носится за М. Й., в основном безуспешно, наконец встречается с ним в «Карпатии». Это один из любимых его ресторанов (стр. 563). Я попросил его найти какую-нибудь монографию, посвященную роду Эстерхази, чтобы дать своим детям некое представление, выходящее за рамки школьного материала.Да как это он не сгорел со стыда! (Короткая пауза. Давненько я не читал таких завирально-лживых фраз. Чти отца твоего и мать твою. Чту.)

О том, с кем он планирует встретиться в Вене. Им занимаются и разведка, и контрразведка. Он тем временем шпионит за компанией, собирающейся на набережной Дуная, появляясь там через день; знакомых в компании нет, запоминает лица. Они громко о чем-то спорили, но о чем — разобрать было невозможно.(…) С виду все они — старорежимные господа.Как, между прочим, и ты. Донесение подтверждает ту нашу информацию, что в кафе «Д.» собираются бывшие хортистские элементы.Замечание на полях другим почерком: Донесение этого не подтверждает.В самом деле. Отслеживать ситуацию, но с членами этой компании знакомств не завязывать.

10.30–12.30. Когда-то, еще в самом начале, мне всегда было жалко, что они беспощадно ломают ему весь день. Теперь — нет. Из этого и состояли его дни. В каком смысле они их ломали?

Наконец-то он получает паспорт. По просьбе Й. М. привезти книгу Жигмонда Сечени «Праздники» и т. д. 7 ноября агент отправляется в Вену. В связи с этим был проведен инструктаж в секторе III/II-2b МВД и в группе III/d.

[Я с волнением перелистываю справочник Архива: что за подразделения? Выясняется: контрразведка. Еще немного, и мы станем шпионами, из чего явствует, что при диктатуре быть шпионом — не есть ремесло порядочного человека и не может им быть по определению.]

Меня снова пугает вошедший. Я трусливо перекладываю на столе бумаги. И вновь и вновь удивляюсь, сколько же в человеке трусости, даже во мне! (Руки мои дрожат, что-то невероятное.) [Это так, могу подтвердить: я с трудом разобрал предыдущие строки.]

[Читаю интервью Ш. К. о том, как он был агентом госбезопасности. Бедняга. Он уверен, что действительно не вредил. <���Задним числом вычеркиваю его имя, заменяя инициалами.> С отцовской его деятельность не сравнить, он почти не писал донесений, да и то, что писал, было непригодным и проч. Боже мой, как хорошо, что он умер (мой отец). Мне легче стыдиться, чем видеть стыд на его лице. Легче молиться за него (хотя молиться всегда нелегко), чем орать на него или с презрительной миной молчать. Но мысль о том, что лучше б он помер, прежде чем был завербован, мне в голову не приходит! Этическое состояние мира от этого, возможно, чуточку улучшилось бы, но что было бы со мной и с моими братишками? с. Сколько доброго мы от него получили. ж. с. <���Снова с., но это уже на верстке.>]