Исабель Альенде - Игра в «Потрошителя»

Келлера восхищала цельность ее натуры, но раздражало то, что Индиана не испытывала в нем нужды: он себя чувствовал униженным и пошлым рядом с этой женщиной, привыкшей больше давать, чем получать. За те годы, что они были вместе, Индиана очень редко просила его о помощи, поэтому Келлер тотчас же откликнулся, когда она позвонила из комнаты Дэнни Д’Анджело.

Тендерлойн был территорией филиппинских, китайских и вьетнамских банд, где постоянно совершались грабежи, налеты и убийства, и Келлер бывал там редко, хотя этот район и располагался в центре Сан-Франциско, в нескольких кварталах от банков, офисов, корпораций, магазинов и шикарных ресторанов, где он был завсегдатаем. Его представления о Тендерлойне были старомодными и романтическими: 1920-е годы, подпольные игорные притоны, стоящие вне закона, боксерские матчи и бары, бордели, преступная среда. Здесь, как он припоминал, происходило действие одного из романов Дэшила Хэммета — может быть, «Мальтийского сокола». Он не знал, что после войны во Вьетнаме квартал заполонили беженцы из Азии, из-за низкой квартирной платы и близости Чайна-тауна, и что в квартиры, рассчитанные на одного, набивалось до десяти человек. При виде нищих, которые лежали на асфальте в спальных мешках, поставив рядом тележки из супермаркета, битком набитые разным барахлом, странных личностей, хоронящихся за углами, и растрепанных, беззубых женщин, что-то бормочущих себе под нос, Келлер понял, что не стоит оставлять машину на улице, и отправился искать платную стоянку.

Ему стоило некоторых трудов обнаружить дом, где жил Дэнни: номера выцвели от дождей и небрежения, а спрашивать дорогу он не решался. Наконец Келлер обнаружил здание, еще более грязное и убогое, чем он ожидал. Поднимаясь на пятый этаж, он видел, как пьяницы, бродяги и явно преступные типы стоят на пороге своих жилищ или бродят по коридорам, и боялся, что на него вот-вот нападут либо натрясут блох. Келлер проходил между ними быстро, никому не глядя в лицо, преодолевая стремление заткнуть нос, прекрасно осознавая, насколько неуместно выглядят его итальянские замшевые туфли и английский габардиновый пиджак в такой обстановке. Путь до комнаты Дэнни он проделал, всего опасаясь, а когда вошел, застыл на пороге, не в силах справиться с вонью.

При свете одинокой лампочки, свисающей с потолка, он увидел, как Индиана склоняется над постелью, обтирая больному лицо мокрым полотенцем. «Мы должны отвезти его в больницу, Алан. Нужно надеть на него штаны и рубашку», — скомандовала она. Рот у Келлера наполнился слюной, к горлу подступила тошнота, но отступать было некуда, нельзя было струсить в последний момент. Стараясь не запачкаться, Келлер помог Индиане вымыть мечущегося в бреду больного и одеть его. Дэнни был худенький, но в том состоянии, в каком он находился, весил как баранья туша. Вдвоем они подхватили его и потащили, то на руках, то волоком, по длинному коридору, потом по лестнице, ступенька за ступенькой, до первого этажа, под глумливыми взглядами жильцов, которые попадались навстречу. Наконец у дверей дома они посадили Дэнни на тротуар рядом с мусорными бачками; Индиана осталась с ним, а Келлер побежал за машиной, которую оставил в двух кварталах отсюда. Когда болящий изверг струю черной желчи на сиденье золотого «лексуса», Келлеру пришло в голову, что можно было бы вызвать «скорую помощь», но Индиана эту мысль отвергла: вызов обошелся бы в тысячу долларов, а у Дэнни не было страхового полиса.

Д’Анджело провел в больнице неделю, пока врачи не справились с воспалением легких, кишечной инфекцией и повышенным давлением, и еще одну — у отца Индианы, который вынужден был скрепя сердце ухаживать за больным, пока тот не встал на ноги и не вернулся в свою трущобу и к своей работе. В то время Блейк Джексон практически не был с ним знаком, но согласился забрать его из больницы после выписки, потому что об этом попросила дочь, и по той же причине приютил его у себя и ухаживал за ним.

_____

Первое, что привлекло Алана Келлера в Индиане Джексон, — это облик пышнотелой сирены; затем — ее заразительный оптимизм; в итоге эта женщина нравилась ему, поскольку в корне отличалась от тощих нервозных дамочек, обычно его окружавших. Келлер никогда бы не признался в том, что влюблен: что за пошлость, стоит ли подбирать слова для чувств. Довольно того, что он наслаждается временем, проведенным с Индианой, заранее назначенным, ничего спонтанного. На еженедельных сеансах с психиатром — нью-йоркским евреем, практикующим дзен, как почти все калифорнийские психиатры, — Келлер обнаружил все-таки, что очень любит Индиану, а это немало для человека, похвалявшегося, что он — выше страстей, которые ценит только в опере, где неодолимый порыв коверкает судьбы тенора и сопрано. Красота Индианы доставляла ему эстетическое наслаждение, более стойкое, чем желание; свежесть и непосредственность умиляли, а восхищение, с которым эта женщина встречала его, превратилось в наркотик, без которого трудно обойтись. Но Келлер осознавал, что их разделяет бездна: Индиана принадлежала к совершенно другой среде. Ее пышное тело и откровенная чувственность, наедине доставлявшие ему столько радости, на людях заставляли краснеть. Индиана ела со смаком, макала хлеб в соус, облизывала пальцы и просила повторить десерт на глазах ошеломленного Келлера, привыкшего к женщинам своего класса, для которых анорексия была добродетелью и которые ужасам лишнего веса предпочитали смерть. У богатых все кости наружу. Индиана была далеко не толстой, но друзья Келлера вряд ли оценили бы ее дразнящую красоту фламандской доярки и ее простоту, порой граничившую с вульгарностью. Поэтому он старался не водить ее туда, где можно было встретить знакомых, а в тех редких случаях, когда они все-таки ходили в такие места, например на концерт или в театр, покупал ей приличную одежду и просил сделать высокую прическу. Индиана соглашалась, воспринимая это как игру в переодевание, но очень скоро начинала ощущать, как маленькое черное платье стискивает тело и угнетает дух.