Екатерина Шереметьева - С грядущим заодно

— Брось, сестрица, конец мне… Тем помогай… кому жить…

Как далекие молнии, врезались мысли об отце, о Станиславе. Вместо девяти освободилась только в двенадцать, обежала палаты и кого можно спрашивала: не встречал ли товарища Вяземского Кирилла Николаевича?.. Высокий, седой, глаза черные.

Устала, устала, устала. Ноги не идут. Глаза не смотрят. Спать. Не выживет бородач, а какой человек!

Почему-то представлялось, что именно с первыми частями красных придет отец. А может быть, он вовсе на другом фронте? Ждать. Ждать здесь, пока не придет хоть письмо. Ох, пусть бы сам… Приедет же, приедет… Может быть, сейчас в бою? Как ни устала, а невозможно не зайти в Дом Свободы.

После поездки в Узловую от Николая Николаевича пришло, хотя тревожное и нетерпеливое, но упрямое ожидание радости. Как в детстве перед днями рождения. Появилось какое-то: «Ничего — пройдет!» ко всем огорчениям. Лишь бы скорее. Лишь бы весть от папы, Ольги, и вернулся бы Станислав Маркович. Когда красные войска взяли Барнаул и Новониколаевск, все думали и самой казалось, что заключенных уже не станут эвакуировать. Даже Николай Николаевич сказал:

— Генералам теперь не до них, ноги бы унести. А если прибудут сюда, не сомневайся, не пропустим. Накормим, оденем, все, что привезла ты, получат еще с добавкой.

Заторопилась домой, беспокоилась, что отец или Станислав Маркович придут в пустую комнату. Да еще не окажется дома Ефима Карповича, а Ираида скажет: уехала к маменьке в Шанхай… И все-таки их увезли. Сколько сейчас идиотских случайностей. «Нас всех подстерегает случай…» Приехала рано утром (может быть, они еще не были отправлены!), на путях в беспорядке вагоны всех мастей: цистерны, салоны, платформы с пушками под брезентом и теплушки, теплушки без конца. Метались по вокзалу одичалые офицеры, некоторые без погонов; не убежавшие беженцы осаждали составы без паровозов. Другие с вещами пешком, на розвальнях и даже на собственных выездах тянулись обратно в город. А на улицах уже ни одного в погонах, ни одного пьяного и вообще пустовато.

Пока закипал на кухне самовар, Ефим Карпович рассказывал, что «генералы, слыхать, уже завчера убегли. Ночью теперь общественная безопасность ходит, самоохрана называется. А по Московскому тракту, слыхать, агромадная сила войска идет, а какие там — белые ли, красные ли? Может бой случиться. А гарнизон будто за большевицкую власть стал. А супруге от переживания второй день неможется — мигрень».

Сбегала к Дубновым, выложила все про батька с черной бородой, и узнала, что в городе уже Военно-революционный комитет, а воинские части — пепеляевцы, сербы и местный гарнизон — одна за другой переходят на сторону красных.

Больных в амбулатории почти не было, и Эсфирь Борисовна оставила ее одну.

— Кончишь прием, приходи в Манеж. Скажешь; к товарищу Русову, по вызову.

В Манеже сказали, что Военно-революционный комитет уже перешел в Дом Свободы. Над бывшим губернским правлением огненный на солнце флаг раздувался. Прошлой весной еще говорили с Сережей про флаг… Надо зайти к ним.

У подъезда народ, у двери часовой. Сказала неуверенно:

— К товарищу Русову по вызову.

Ее сразу пропустили. В вестибюле стоял негромкий говор, было людно, накурено, пахло овчиной, конюшней; шинели, полушубки, ватники, куртки разноцветного меха — видел ли когда-нибудь похожее губернаторский дом? Где искать Эсфирь Борисовну? Двери во все стороны, прямо — лестница с ковром. Спросить про этого Русова? Ее послали во второй этаж, там сразу же показали, куда идти. Она приоткрыла высокую тяжелую дверь, заглянула: просторный, чинный кабинет, тяжелые портьеры, вокруг большого (наверное, губернаторского!) стола сидели и стояли, разговаривали. Эсфири Борисовны не видно. Лицом к двери Павел Степанович что-то пишет; но он вряд ли узнает ее, не вспомнит, к тому же занят… Хотела уже уйти, кто-то спросил:

— Что там? Что нужно, товарищ?

Шагнула в комнату красная, виноватая:

— Простите, пожалуйста… Здравствуйте… Эсфирь Борисовна мне сказала — к товарищу Русову…

Ответил Павел Степанович, — лицо серое, глаза покрасневшие, улыбаются знакомо по-доброму, но будто через силу:

— Эсфирь Борисовна скоро будет. А ко мне срочное что-нибудь?

— Нет!.. Я… простите, пожалуйста!

— Товарищ Русов, — выглянула из-за плеча высокого военного Раиса Николаевна, — она знает французский лучше меня. И ей можно все передать.

— Да, мы с товарищем Витей немного знакомы.