Екатерина Шереметьева - С грядущим заодно

— Бешеная сенсация! Совет десяти созывает мирную конференцию. Приглашает все правительства, существующие на территории России. Вы понимаете?

— Нет.

— Ну, боже мой, мирная конференция. На Принцевых островах.

— И что?.. Может быть мир?..

— Пока перемирие. Но во всяком случае…

Именно об этом папа думал? Нет, тогда еще…

— Неужели все кончится?

— Не сразу, конечно, а все же… это — событие.

О событии говорили везде. В университете чуть не до драки спорили: поедут на Принцевы большевики или нет? И что будет, если поедут? Юристов занимало какое-то «признание» или «непризнание» большевиков.

Крутилин сказал:

— Разве могут бандиты пойти на переговоры?

Анна Тарасовна даже руками всплеснула на ее вопрос:

— Да як же ж большевики не схотят миру? Без перестану воевать и воевать народу? Порушено все. Надо и хозяйство свое в порядок поставить.

— Большевики по необходимости воюют. Защищаются, — сказала Настя.

Может быть, правда — встреча с отцом и Оленькой близко? Близко мир? Конец войне, жестокому времени, опустошению ненавистью?..

Неожиданно Наташа и Нектарий сошлись во мнении. Он ответил матери:

— Не тревожьтесь политикой — не дамское это дело. И ровно ничего из этой затеи не будет.

Наташа сказала:

— Он прав. Дело вовсе не в согласии большевиков. Мира еще подождать придется.

Трудно расставаться с надеждой…

И вдруг Станислав Маркович примчал еще более «бешеную сенсацию»: большевики сообщили по радиотелеграфу, что готовы принять участие в мирной конференции, хотя и не получили приглашения. Запрашивали, когда и куда направить делегатов.

Уже ни у кого ничего не спрашивала. Ждала. А большевики взяли Киев, Белебей и Уральск. И на западе что-то… Не удержалась, подразнила Крутилина:

— Большевики-то пошли на переговоры. Интересно, как другие правительства?

Он поморщился:

— Разве можно вступать с ними в дипломатические отношения?

Ах, вот оно что.

Шли дни. Новых сообщений не было. Снова приходилось набираться терпения надолго.

Хотела уйти из анатомки пораньше. Суббота. Ждут. Больше всех Петрусь. Глянула в окно: так и крутит, носятся белые смерчи. Не пройти будет берегом. Замело, и дороги не увидишь. Придется уж утром. Сказала Сереже:

— Поточите-ка еще ножички.

— Я и то думал — куда вам в такую погодищу.

Визжали ланцеты, из коридора послышался хриплый крик Никодима Антипыча:

— Не пущу! Носит оглашенных в этакую пору, — и сам гишпанец просунул голову, повязанную «а ла тореро» красным фланелевым лоскутом: — Вас тут спрашивают.

К кому это относилось — не понять. Сережа, грохоча сапогами, помчался за ним и тут же вернулся:

— Наташу не пускает, представьте. Вы ей зачем-то нужны срочно.

Виктория стремглав кинулась. Еще утром виделись на лекциях. Неужели опять что-нибудь? Сбежала по холодной лестнице. Наташа спокойно привалилась к перилам, лицо и глаза яркие. Веселые?

— У вас все в порядке?

— Более или менее. Вы нужны матери.

— Когда? Зачем?

— Сейчас. Одевайтесь. Там узнаете.

Когда выходили, Наташа спросила:

— Вы ведь в Общественном собрании бывали?

— Да. А что?

— Шатровского в лицо знаете?

По утром на Почтовой не раз встречались ей сани, запряженные парой. В них величественно восседал генерал с седыми усиками и эспаньолкой.

— Знаю. А зачем он?

Они вышли на улицу, ветер обжег, бросил в лицо колючие хлопья. Наташа буркнула что-то и спряталась до глаз в воротник шубы. Тротуары завалило рыхлыми сугробами, ноги тонули, разъезжались. Ветер то с силой толкал в спину, то взметал навстречу лохматые смерчи. Зачем? Что может быть нужно Раисе Николаевне? При чем Общественное собрание? Генерал?

Наташа провела ее черным ходом. Отряхивались в кухне, Виктория веником обметала валенки, Наташа охнула вдруг:

— В пимах? С ума сойти!

— Ну, а что? Что же? Говорите загадками…

— Пошли. Мать расскажет.

Раиса Николаевна сидела у письменного стола. Перед ней спиной к двери стоял человек. Высокий, в галифе и домашних туфлях, на широких плечах, неожиданно и странно, знакомая беличья душегрейка. Волосы русые, спутанные, шея молодая.

— Вот вам невеста. И надо же, как на грех, в пимах…

Человек повернулся. Очень синие глаза. Лицо жесткое, обветренное, запекшийся рот.

— Вяземская.

Он не назвал себя, не извинился, что в рубашке, не стал надевать френч, — английский френч висел на спинке стула, — коротко пожал руку.

— Твои, Натка, не будут впору? У вас какой размер, Виктория?