Збигнев Домино - Польская Сибириада

Женщины остыли, устыдились. И может они спокойно разошлись бы по домам, если бы со стороны коровников не примчалась запыхавшаяся Нюрка.

— Бабы, спасайте! Пьяный Санька ворвался с ружьем в коровник и коров убивает!

— Боже мой! Санька коров убивает?

— С ума сошел парень! Чем коровы-то виноваты, сами еле на ногах держатся от голода.

— А где Маруська?

— В нее, суку, пусть стреляет!

— Бегите кто-нибудь к Ивану Афанасьеву, сами с пьяным дураком не справимся…

Пока бабы добежали до коровника, Санька Погребихин успел застрелить двух коров. И в порядке исключения был почти трезвый. Бабы остановились, как вкопанные. Санька, опираясь на костыли, спокойно сворачивал самокрутку.

— Ну, чего глаза вылупили? Я специально молодых яловок выбрал, не стельных.

Убитые коровы лежали у двери. Хоть стрелял он из берданки, крови было немного. В дверях появился Астафьев.

— Саня, ты что тут натворил?

Погребихин поправил костыли, сплюнул окурок.

— Не за то, Ваня, на фронте наши булушкинские парни жизнь отдают, не за то мы с тобой кровь проливали, чтобы наши дети тут с голоду дохли. Нет моих сил больше, на это смотреть…

Вскоре после этого пьяный управляющий Абрамов утонул в половодной Золотушке. Абрамов, когда трезвел, не мог смириться с катастрофой, свалившейся на его совхоз. Терял голову оттого, что идет весна, а зерна на посевную нет. Надумал он немедленно ехать в Тулун, может там окажут помощь. Надумал, и никто не смог его от этого отговорить. Как-то солнечным утром выпил стакан водки для куража, сел на свою Буланку и на глазах почти всей деревни решил вброд перебраться через полые воды Золотушки. Уже почти у противоположного берега подхватил их мощный водоворот, и лошадь вместе с седоком ушла под воду. Через секунду Буланка вынырнула, но уже без седока, и выкарабкалась на берег. Так и утонул Абрамов. А обезумевшая от страха Буланка несколько дней бегала по тому берегу, ржала, пока половодье не спало, и ее не привели обратно в деревню.

Абрамова заменил фронтовик Иван Астафьев. Когда реку уже можно было перейти вброд, Астафьев привез из Тулуна немного зерна и картофеля для посадки. И пару мешков муки на хлеб.

А другого фронтовика, Саньку Погребихина, за убой коров арестовали. Учитывая его тяжелое увечье, фронтовые заслуги и то, что ни кусочка мяса себе не взял, все пошло в столовую на прокорм всего голодающего совхоза, получил Санька всего два года лагерей. Конвоировали его два милиционера, в том числе Ковалев, который гулял с его Маруськой, пока Санька был на фронте. Санька, хоть для куража выпил, был трезв, побрился и на гимнастерку нацепил две фронтовые медали. Перецеловал своих многочисленных детишек в белобрысые головы и без посторонней помощи вскочил на повозку.

— Ну, земляки, до встречи! За меня не бойтесь. С фронта вернулись, и из каталажки вернемся!

Бабы всплакнули. Дети бежали за подводой. А Маруська в голос причитала:

— Ой, Санечка, отец родненький, кормилец наш единственный, что мы, сиротки, без тебя делать будем…

Потом вдруг начинала ругаться, смешала с грязью милиционеров, особенно яростно нападая на своего недавнего хахаля. Чуть не стащила его с коня. Ковалев отмахивался от нее нагайкой, а потом плюнул и пустил коня вскачь.

Новый управляющий собрал весь работоспособный народ на собрание. Пришли бабы и подростки. Афанасьев после возвращения с фронта продолжал ходить во всем армейском. Он и сейчас стоял перед собравшимися в гимнастерке, в армейских сапогах. Сташеку он представлялся деревом, отесанном с одной стороны: черная повязка на правом глазу, пустой правый рукав заткнут за пояс…

— Знал я, бабы, что плохи дела в нашем совхозе, но как присмотрелся, вижу — хуже некуда… Про трактор можем забыть — весь ржавый, частей не хватает. А если и починим — мазута все равно нет. А лошади какие в совхозе? Хуже, чем у цыгана на базаре; сил у них никаких, а надо плуг тянуть, землю пахать… Весна, бабоньки! Если что и посеем, черт знает, что соберем — уже на две недели с севом запоздали. Зерна — кот наплакал. Четыре мешка картошки на посадку. Ну что это?! Остается только сесть и заплакать. Да и от меня помощи мало, сами видите, что от меня после войны осталось. Ширинку себе сам застегнуть не могу.

— Наплевать на ширинку, главное, Иван, что там под ней осталось!

Смеялись бабы. Кривилось в улыбки изрезанное шрамами лицо Ивана.

— Ты, Иван, главное руководи нами правильно. Говори, с чего начинать, а уж мы как-нибудь справимся.