Шервуд Андерсон - Уайнсбург, Огайо. Рассказы [сборник litres]

Понимаете, так я и стоял и смотрел на нее, а она – на меня. – С трудом он наконец овладел собой и понял, что все это происходит при маленькой калеке. – Мне казалось, этой женщины мне не хватало всю жизнь, я жаждал ее страстно, отчаянно, понимаете, всем своим существом.

Доктор вдруг отвлекся. Да не подумает читатель, что рассказывал он все это громко, взволнованно. Совсем напротив. Говорил он на удивление тихо, сдержанно, и мне очень помнится, как мы сидели на плоском камне, на берегу горного ручья – мы проехали добрую сотню миль, пока добрались до него, – ручей играл у наших ног, бойко прыгал по камням, за ним мягко круглились холмы, а там, вдалеке, в ярких лучах предзакатного солнца виднелись еще и еще холмы и леса. Потом из заводи, что образовалась ниже перекатов, где мы сидели, на наши удочки попалось несколько очень недурных форелей.

Возможно, вид этого ручья и навел доктора на другие воспоминания, и он стал рассказывать, как однажды в лунную ночь, схоронив второго сына, отправился в одиночестве ловить рыбу в очень бурной горной речушке; странная то была ночь, он шел вброд, навстречу буйному потоку; то пробирался ощупью в полутьме, то выходил к тихим заводям в бликах лунного света, порой забрасывал в такой заводи удочку, нередко лес подступал к самой воде и на нее ложилась густая тень; он забрасывал удочку, стоя в быстрых уносящихся струях, и порой рыба клевала.

Всю ночь он боролся, надо было устоять, выдержать утрату второго, последнего сына, устоять перед миром, который казался ему в ту ночь каким-то первобытным, невообразимо чужим. «Как будто я очутился в каком-то ином мире, – сказал он, – в мире, человеку неведомом, куда ни один человек доныне еще не вступал».

А потом клевала рыба – иной раз отличная крупная форель, – и по леске, протянувшейся между ним и рыбиной, пробегало внезапное острое ощущение жизни: там, на одном конце тонкой гибкой нити, и на другом конце ее, в нем самом, шла борьба за жизнь.

Он боролся, чтобы спасти себя от отчаяния.

Быть может, то же происходило между ним и полькой. Под конец ему все же удалось освободиться, сказал он.

Он провел ужасную неделю, неистовая ревность одолевала его.

– Верите ли, мне казалось, никто не в силах устоять перед этой женщиной. – Он подозревал отца больной девочки. – Этот фабрикант… конечно же, он ее любовник. Иначе просто быть не может. – Доктор засмеялся. – А моя жена… она в ту пору для меня не существовала. Не то чтобы я ее не уважал. Уважение! Ну и словечко! Я говорил себе, что люблю ее. Всю ту неделю я был как одурманенный, не помнил, кому из больных я нужен. То одного, то другого забывал навестить; и конечно, жена встревожилась, я ведь говорил вам, она всегда вникала в мои дела, заботилась о каждой мелочи.

И потом, в глубине души она, наверно, все ясно понимала. Не верю я, что можно друг друга обмануть.

В ту неделю доктор виделся с фабрикантом, отцом больной девочки, накоротке с ним поговорил; он пошел тогда в надежде опять увидеть польку. Но не увидал ее; а что до фабриканта…

– До чего же глупо было, что я его подозревал. Право, не знаю, может быть, я даже тогда понимал, как это глупо.

Этого человека терзала жестокая тревога. Позже я узнал, что как раз в то время ему грозило разорение. Была опасность потерять все, чего он достиг за долгие годы. Он думал о жене, о дочери-калеке. Быть может, придется начинать все сызнова, стать простым рабочим и существовать на заработок простого рабочего. А ведь дочь, вероятно, всю жизнь будет нуждаться в лечении и уходе.

Как я понял, тот фабрикант из далекого большого города пытался излить душу провинциальному лекарю. Они вышли во двор, стояли подле дома, сердце доктора бешено колотилось. «Она близко. Она здесь, в доме. Будь я настоящий мужчина, я прямо сейчас пошел бы к ней и сказал, что со мной творится. Почему-то я знаю – отчаянная жажда, которая сжигает меня, сжигает и ее». А тот человек, фабрикант, все пытался толковать ему о своем.

– Да-да, конечно, не беспокойтесь.

Были сказаны какие-то слова. Тот бедняга пытался что-то объяснить.

«Я вам был бы так признателен, доктор, если бы надеялся, что вы сможете здесь бывать, что мы можем на вас рассчитывать. Я вам чужой человек. Вдруг случится так, что вы не получите платы за свои труды».

«Ха! Какая сила помешает мне сюда приходить?!»

Доктор сказал не эти слова, другие:

– Не беспокойтесь. Я понимаю. Не беспокойтесь.

Он выждал несколько дней; потом опять пошел туда.