Саулюс Томас Кондротас - Взгляд змия

– В Гейдельберге… – начала графиня Эммануила, и Перец усмехнулся.

Взгляд его черным лучом вонзался в воздух над головой графини Эммануилы, украшенной слишком девическим чепчиком, под прямым углом разрезал оконное стекло, на котором последний дождь оставил пыльные желтоватые протоки, шел над кронами дерев, классическим каре окружавших дворец, и упирался в мешанину лугов и облаков у горизонта. Любая даль заставляла волноваться сердце юного Перца. Открытые взору перспективы полей, залива, глубь черного ночного неба, образ вечности вскружат, бывало, ум, вольют невесть какой энергии в его эластичные жилы, и он наслаждался этими чувствами, словно хитроумный ссыльный, который, вместо того чтобы, морщась, глотать, как микстуру, карающую мощь одиночества, принимается наслаждаться ею, считать ее своей отрадой. Когда-то Перец, сам того не заметив, дал неописуемости своей личности гордое имя тоски и сжился с ним. «… Я вечный жид, ничего, кроме тоски, не ведающий, весь, с головы до ног, олицетворяющий тоску. Душа моя скитается по миру, взлетает ввысь и проникает в недра Земли, со скоростью мысли исчезает в черной пустоте Вселенной – и все это лишь от тоски. Я Агасфер, который мог бы своротить горы и выпрямить реки, вызвать дождь и в мгновение ока усмирить вихри, наполнить мир добром, красотой, библейским покоем и мудростью – не так уж важно, какие мотивы понуждают человека к этому: моя агасферическая тоска или филантропический энтузиазм, хорошо знакомый стадным животным, – ничто не остановило бы меня, ничто, если… если бы я знал, по чему так безумно тоскую. Тоска моя – пустоцвет, красивейший из цветков, потому что у нее нет другой задачи, как только быть собою. Возможно, душа моя жаждет небытия…»

– Я, кажется, с тобой говорю, Эмиль. О чем ты задумался?

Перец улыбнулся: неизменные поучения не стали в устах графини Эммануилы механическими, хотя этого можно было ожидать. Она всегда думала, что говорит, и говорила вслух то, о чем думала, желая при этом, чтобы Перец ее слушал. А он знал ее максимы наизусть.

– Я думал о том, что смерть и «верьте» отличаются всего парой букв.

– Фу! – Графиня Эммануила прикрыла ноздри изящным белым носовым платочком. – Перестань забивать себе голову разными мерзостями. Ницше учил нас: сражаясь с чудищами, остерегайся, как бы самому не стать юдищем. Если ты слишком долго заглядишься в бездну, то и она отразится в тебе.

– Вы читаете Ницше?

– Почему бы мне его не читать? И тебе посоветую взяться за что-нибудь толковое, вместо того чтобы ни с того ни с сего проламывать головы невинным людям.

Но Перец уже глядел в окно, туда, где белые и серые облака лезли друг на дружку и всем скопом пытались придавить равнину. Ласточки летали низко, над самой землей.

– Эмильчик, отчего бы тебе не взяться за какое-нибудь занятие, которое принесло бы хоть минимальную пользу всем нам, нашей семье? До сих пор от тебя одни убытки. Если б это хотя бы доставляло тебе наслаждение, как, например, карты, которые обожал твой дед. А тут…

– Между прочим, слушать ваши рассуждения об этом для меня невеликое удовольствие. И все же я изволю их слушать, – сказал Перец, не спуская глаз с окна.

– А то как же, голубчик, а то как же… Вот я и говорю, что если бы ты вел себя пристойнее, то избежал бы неприятной обязанности выслушивать мои ворчливые морали, кого-нибудь другого давно бы научившие уму-разуму.

– Да, ученик из меня не вышел… – отвечал граф Перчик. – Но это уж, знаете, от природы. Так же, как это.

Он поднял руку, удивительно напоминающую птичью лапку и помахал ею в воздухе. На руке было всего три пальца: большой, средний и указательный.

– Полноте, Эмиль, при чем тут природа? Доктор Нойман рассказывал мне в Берлине, что в будущем все люди будут трехпалыми. Два пальца человеку не нужны, и они отомрут. Все будут трехпалыми. В этом смысле ты человек будущего. Ну, скажи мне правду, очень ли тебе не хватает этих двух пальцев?

Перчик чуть-чуть покраснел:

– Этот ваш доктор Нойман начитался на ночь эволюционистов. У него, как у трибуна будущих поколений, начал отмирать мозг…

– Эмильчик, как тебе не совестно…

– Да будет ему известно, что я даже в церкви не осмеливаюсь вытащить правую руку из кармана сюртука. Люди поговаривают, что я презираю Дом Божий. Господь свидетель, я его презираю, однако…

– Ах, Эмиль, прошу тебя, не надо. Не надо так говорить. Я знаю, сейчас это считается хорошим тоном, вся европейская молодежь высказывается подобным образом, но здесь, в нашей тиши… здесь мы не поймем этого. Вековые традиции…