Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

И пристав, проходя мимо няньки, посмотрел на ребенка, сказал: «Сережка… Тю-лю-лю-лю-лю…» — и, засмеявшись, вышел.

Нянька вышла за ним, унося ребенка.

Сергеев остался один и ходил по комнате молча. Подошел к столу, налил себе стакан чаю. Пил, глядя в пространство. Взял калач. Вдруг подумал: «А ест этот маленький Сережка калач?..»

Взял калач, обмакнул в чай и вышел из комнаты. Спустился вниз к няньке. Подошел к Сережке и, сказав: «Тю-ли, тю-ли, тю-ли…», поднес ему калач. Подкидыш открыл рот.

— Постой, Сережа, — сказала нянька. — Эх, чего ты, младенца подавишь. Уйди… уйди…

Домохозяин Сергеев вернулся к себе, подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Смотря в зеркало, говорит:

— Ах ты сволочь… сволочь… Сукин ты сын… стерва… С кем ты борешься… с дитей… Сукин сын… Сладил… Хорошо, что нянька… — и плюнул на свое отражение в зеркало.

В тот же вечер подкидыш и нянька поместились рядом со спальней Сергеева, и Сергеев, проснувшись ночью, пошел к няньке на цыпочках, смотреть, как спит подкидыш.

А утром за чаем держал его на коленях у себя. И тот, смеясь, играл его цепочкой от часов.

Каждое утро Сергеев брал мальчишку на руки, подходил к окну и смотрел на церковь Нечаянной Радости, крестился и шептал. Подкидыш, глядя на него, тоже водил по лбу ручонкой.

Русский был человек домохозяин Сергеев.

На краю Парижа, у площади и прежней заставы под названием Порт Сен-Клу, созданы прекрасные и оригинальные фонтаны. В окружающих площадь зданиях Парижа расцвели изящные кафе и магазины. Вечером эти фонтаны, каскады бегущей обильно воды, освещаются электричеством; окруженные сочной зеленью деревьев, они создают фантастический вид и оживляют площадь. Кафе наполняются к вечеру публикой, фонтаны веселят зрение.

За столиком террасы кафе, под цветным широким зонтиком, сидят двое: один толстый, мордастый серьезный человек, а другой худой и грустный — оба русские — москвичи. Один — бывший домовладелец и помещик из купцов — Бабенский, а другой — бывший помощник присяжного поверенного — Петушков.

— Да, — говорит помещик Бабенский, — вот фонтаны. Фонтаны хороши. Ишь, сколько народу понабилось, глядят. А чего? Хорошо, конечно, вода струится, и будто дальше глухой лес идет. А он не лес. Все позастроено там. Это так кажется, в ночи. А днем не то. Кажется, будто там что есть, заманивает. А там все то же: квартиры, бистро, тоже все платить… Кажется, будто там она, такая живет — эдакая, настоящая, тебя ждет: приди к нам, витязь молодой, укройся в терем наш отрадный… Да… мечтаешь, а этого самого-то и нет. Того, что у нас было. У меня тоже… эх, и лес был, у Тарусы. Из Москвы поедешь, ну, за пятнадцать минут в машине, — и попал, как в рай. Дачи, дачницы были — ведь что за дачницы… В голове у каждого надежда была на любовь. Жизнь была. А потом все — толчея вышла. Ух, что началось… Ужас. Овдовел, жену потерял в Батуме: тиф и у ней, и у меня. Не видал и не знаю, когда ее и схоронили. Я хотя и толстоват, — сказал он, вздохнув, — но в годах еще таких, когда внутрь души женщина лезет. Прямо втыкается… Вот ведь что — не проживешь без них. А распутство это разное мне не по душе. Ищу вот уж сколько времени — нет ничего. Конечно, я не красавец какой. А все же — жить-то одному тяжело.

— Как же это? — удивляется Петушков. — В Париже-то женщины не найти… Да что вы, Алексей Иваныч? Чудно что-то… Тут столько женщин, каких только нет. И русских сколько. Я удивляюсь, что это вы говорите? У вас все же и средства еще есть.

— Небольшие средства, — ответил помещик. — Берегу, проедаю понемножку. Скажу вам откровенно из приязни к вам: ищу женщину, вот именно русскую… Все-таки душу родную хочется найти. Знакомился… Ничего, как-то не подходит… Поговоришь, она сразу говорит мне с полслова: «Полгода, — говорит, — за квартиру не плачено…» Деньги, все про деньги говорит. А одна мне сказала: «Вы, — говорит, — кажется, меня хотите от церкви отнять…» Что такое, думаю, я и не понял вовсе. А другая: «Вы, — говорит, — меня от танцев отваживать хотите…» А у ней свой танцор. Вот что тут поделаешь? А деньги давай. Я не прочь деньги, только за дело. А то — танцор, давай и ему. Это что ж такое, подумайте.

— Да… — соглашается приятель Петушков и, задумавшись, говорит: — Безобразие. Невозможно.

— Прежде, скажу вам, дорогой, было проще. Я помню, у нас там, в Москве: посватается, познакомится, и все ладно выходит. Жена, дети — что надо. А теперь ужас — все не то. Вот я вам скажу, со мной что выходит. Прочел это я в газетке объявление, изволите ли видеть, такое написано: «Энергичная молодая особа, приятного сложения, ищет друга, могущего противостоять ударам судьбы на жизненном пути». Согласитесь, объявление вполне приличное и разумное, заставляет задуматься. Я и подумал: дай попытаю. Но, скажу правду вам, сам один взять на себя не решился, боялся. У меня есть друзья, я к ним: так-то и так-то, хочу попытать, сам не решаюсь. Вот, говорю, надо посмотреть, поехать, узнать, в чем дело, — кто и что, какая из себя, воспитание какое, кто была раньше, русская ли.