Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Егор!

Приходит лакей Егор. Капризно говорит хозяин:

— Ну, что же сапоги… посмотри… Ах, ну!

Егор покорно опять несет сапоги на людскую — чистить. Не угодишь. Привык он уж к хозяину. Сапоги постоят в людской, слышит, барин кричит опять:

— Егор!

Он берет те же сапоги и несет. Хозяин, барин, глядит на сапоги и говорит:

— Ну вот, то-то… — и надевает их.

За чаем нальет сливок в стакан чаю. Кричит:

— Аннушка…

Смотря с упреком на Аннушку, отодвигает от себя молочник со сливками и стакан чаю. Говорит капризно:

— Вот, все так. Смотреть надо.

А Аннушка, как и Егор, привыкла к барину. Унесет молочник на кухню, подержит там и несет опять назад на подносе.

— Ну вот, — говорит хозяин, — смотреть нужно. Вот, право, с вами… все не так.

Приятель заедет, расскажет про друга своего, Михайла Абрамыча, про Сашу Ветерок, про Мишу Ершова, к Омону приехала Фажетт — вот поет! Про часы поет и рукой — так…

Сергей смотрит снисходительно. Улыбается и говорит:

— Не то, не то, дорогой…

— Ну, постой, — убеждает приятель. — Фажетт — это класс. Класс, понимаешь? Тербужинский ей колье одно, другое, а она на скачках с ним, в бенуаре… Понимаешь? Рибоньер с ними…

— Ах… не то, — вздыхал Сергеев и отмахивался, как от надоедливой мухи.

На дворе запряжена коляска. Толстый кучер Игнат держит на вожжах двух вороных. Капризный хозяин выезжает со двора. В воротах стоит дворник Петр. Когда проезжает хозяин, он снимает картуз. Барин, хозяин, проезжая, погрозит ему пальцем, рукой в белой перчатке.

Хозяин на Воздвиженке заедет к доктору. Расскажет, что вчера ел холодную курицу, и вот — отрыжка. Отчего бы это? Выпил немножечко, ну, полстакана белого — и вот…

Доктор глядит язык и что-то прописывает.

Заезжает на Арбат за Варварой Андреевной. Та жалуется ему на головные боли. У Варвары Андреевны в собственном особняке огромная квартира. В зале висит картина Айвазовского — море.

Говорит ему, что Катюша вышла замуж. Ну уж что… А Володя — женился, ни кожа — ни рожа. И нашел уж, ну что… За ней бани в Рогожске взял. Прикидывался святошей, а приданое искал… ну уж что…

Заехал обедать в «Метрополь». Уху стерляжью заказал. Подали. Сергеев посмотрел в тарелку — бросил ложку. Подбежал метрдотель, Капута.

— Это не стерлядь, — сердился Сергеев, — шип, да, это шип, шип…

— Никак нет, — говорит метрдотель, — стерлядь с Волги. Живую получаем.

— С Волги… ну да, — говорит Сергеев. — На Волге стерлядей уж нет. Шип это вроде… Я не ем.

Бросает деньги и уходит.

Едет к одному приятелю, к другому и рассказывает, как все не то… Шип подают… Ну невозможно… Ах, ну все не так…

Ужинает у Омона с приятелями, с друзьями, в отдельном кабинете. Икра зернистая — кислит.

Фажетт пела в театре — Сергеев слушал, только сказал:

— Н-ну… Ах, вы, право… Я в Париже слушал Дюгамель. Вот это — класс.

Выпив шампанское не той марки, расстроился Сергеев вконец. Дома ложился спать — подушки слишком мягкие, голова тонет. А проснувшись утром — опять сапоги не так вычищены.

Разочарован в жизни домохозяин Сергеев.

Каждое утро по совету доктора Сергеев прогуливался у себя при доме в саду. Сад был большой — заборы, рядом другой сад, при фабрике «Збук».

В это утро он натощак, перед чаем, шагал в саду по дорожке. И отскочил — видит, лежит на дорожке обернутый, перевязанный в одеяльце ребенок. Ребенок, увидав его, смотрит на Сергеева голубыми глазенками. Сергеев наклонился, а тот, улыбаясь, потянул к нему маленькую ручонку. Сергеев быстро, в волнении, вернулся к себе.

Аннушка наливает ему чай. Он отворяет окно и кричит:

— Петр… Петр…

Дворник Петр бежит к хозяину. Тот запальчиво говорит ему:

— Позови… беги в участок… Позови пристава… или околоточного… Ну, живо… Постой… Тут приходил кто-нибудь без меня в сад? Ты не видал? Не смотришь.

— Да, видал, — отвечает дворник. — Приходила барышня, этакая, небольшого роста.

— Зачем же ты, скотина, посторонних пускаешь, а? как ты смеешь… Пошел вон!

— Да, барин, эта самая… вот она, эта самая… что с вами прошлый год до ворот приезжала… Еще зимой, к Рождеству… Вы ее, помню, ругали у ворот… Не видать было, у фонаря… черненькая такая. Ну, эта самая и приходила гулять. Много раз приходила. Кады вы, барин, год в чужу страну ездили.

Побледнел домовладелец Сергеев.

— Поговори еще, дурак. Марш в участок, ну — живо!

Сергеев, не попив чаю, спустился вниз, где жила его старая нянька. И говорит растерянно: