Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Я соблазнился и поехал к нему.

На станции дожидалась пара лошадей. Тарантас. Утро. Погода прекрасная. Белые, весенние облака, шоссе, по краям зеленая травка. Лес в бисере весенней зелени. В небе летают ястреба. Еду, а колеса у тарантаса скрипят и визжат невозможно.

— Что такое, — спрашиваю возницу, — колеса не смазали? Скрипят, ехать противно, чисто кошку дерут.

— То-то и дело, — обернувшись, сказал мне парнишка-возчик, — что смазаны колеса. Сам барин мазал. Сам мазь варил. Густа больно и застыла. Хорошо, что катятся как-никак. Теперь-то разогрело, а ночью не вертятся, так ползешь, чисто на санях. Мазь крепка. Эх, до чего у нас барин вот дотошный, чего выдумывает — беда! Все сам. По книжке работает. Сеет по книжке, огурцы сажает, мазь колесную — по книжке варит. А вот она… — засмеялся возчик.

— Что у вас в реке-то, рыбы много? — спрашиваю я.

— Иде. У нас реки нет — река далече.

— Как — нет? Мне Николай Николаевич говорил, что река у дома внизу и рыбы много.

— Нешто это река? Так, курица перейдет. Бочажки малые в ольшине. Ну, воду берем на чай, вода хороша.

— Сад большой у дома? — спрашиваю я.

— Сад есть. Только чего? Свиньи все перерыли. Ходу нет. Свиней барин завел. И-и… что свиней, а поросят нет.

— Отчего же это?

— Отчего? Боров-то холостой.

— Что же, он не знает, что ли?

— Эх! Где ж сказать, ведь он мужиков не слушает. Он все по книжке.

Тарантас спускался под гору. Внизу виднелся мост, речка. По ту сторону, среди весенних деревьев, блестела белая сельская церковка. Весело выглядывал деревянный дом священника. Окошки с зелеными ставнями.

Какой оазис мира и тишины!

— Тута надо вздохнуть с часок, — сказал парнишка. — У попа остановимся. Это ведь погост. Кладбище тут. Ране господский дом был, да сгорел. Вот это сад-то липовый — его, — показал он кнутом в сторону от дороги.

Хорошо у священника в доме. Чистота. Салфетки вязаные, старинный пузатый комод. Лампада розовая у иконы. В рамках фотографии старика-архиерея, генерала Кутузова, венценосного младенца в короне и самого священника.

Дочь священника Настя — блондинка с голубыми глазами, застенчивая, скромная, — наливает чай. Подали жареную рыбу.

— Речка хороша у вас, — говорю я священнику.

— Хороша, — отвечает священник, — рыбная. Вот это я наудил.

— Я тоже любитель. Еду к Комаровскому, поди, вы его знаете.

— Как же! Вотчима хоронил. Его упокой у нас на погосте…

Когда я стал собираться, священник вышел меня проводить и сказал возчику:

— Лошадь-то у тебя белая, дай-ка из хвоста десяток волос выдернуть, на леску язей ловить.

Парнишка живо ему надергал пучок из хвоста лошади.

— Приезжайте, — сказал мне священник, — половим. Вот тут, под кручей, язь крупен берет. А то ведь у вас реки там нету.

В городе Тарусе опять остановились у трактира. Отдыхали. Пили чай.

В окно видно — промчалась тройка. Лошади в яблоках. В коляске — полные люди, дородные. В руках палки с костяными и золотыми ручками, в перчатках и пенсне.

— Князья Долгоруковы, — сказал возчик. — Недалече тут у них поместье. Эвота сад. Во сад! Беседки, птицы павлины. Вот красивы, вот хороши, а орет дуром, что вот колесья наши. Это дети княжевы проехали. Толстые. Чего им? Завсегда павлинов едят. Говорят меж себя — ничего не поймешь: «Ля-ля-ля…» По-нашему, знать, не умеют.

— А вот она, Ляпуниха, — сказал возчик, подъезжая к имению Комаровского.

На горе я увидел дом, какой-то чудной. С вышкой. Половина выкрашена голубой краской. Все окна в разных финтифлюшках. За домом — сад.

Переехали мелкий ручеек. «Вот река-то», — подумал я.

Завернули в ворота. Двор. Сарай. Какие-то босые бабы тащат пойло. Длинные корыта. Грязь. Масса свиней.

Сбоку у крыльца лежит в раскопанной земле огромный боров с тупым рылом. Спит.

На крыльцо вышел хозяин в халате.

— Ну, вот рад, приехал. Иди… Поставьте самовар! — крикнул он, проходя кухню. — Да закусить!

В руках у помещика я увидел книгу. Мы прошли в большую комнату — зал. На полу стояли цветы в горшках. В длинных ящиках была посеяна какая-то травка. В землю вставлены градусники. Лейки, мешки с какими-то семенами. На столе разбросаны газеты, книжки, счеты, наседка с цыплятами, завешанная клетка с соловьем.

Открыта дверь в сад. Стеклянная. Из разноцветных стекол.

Хозяин хлопотал, расчищая стол. Босая девка принесла яичницу на сковородке и поставила на книгу.

— Что за безобразие! — закричал хозяин. — Сколько раз я тебе говорил, Акулина, не ставить на книгу. — Хороша здесь природа. Но, понимаешь, — тьма кромешная. Ничего с ними не поделаешь.