Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Спрашиваю:

— Ну что, Петр, ходит лифт?

— Подымает, — отвечает мрачно Петр.

Он входит в лифт за мной и дергает канат. Лифт медленно возносится кверху.

— Ведь вот, эксплуатаца какая, — бормочет Петр, — не дает хозяин на сало, жила! Лифт и не ходит. Без сала не пойдет.

Вынимаю пятерку, говорю:

— Купи сала, лифт пойдет веселее и тебе на праздник в нутро попадет.

— Вы тоже скажете, — улыбаясь, отвечает Петр.

Высоко живу, часто лифт портится. Как на сало дашь — идет, а то — стоп.

Дома у меня сидит родственник, студент, читает книгу.

— Что ты все читаешь? — спрашиваю я.

— Странно, — отвечает он, — как это вы всегда так. Надо же когда-нибудь определиться.

Слышу в коридоре звонок. Отворяю дверь. Доктор Иван Иванович. Бледный, баки расчесаны. В кожаной куртке. На куртке серебряный значок доктора медицины. Приятель. Очень картины мои любил. Сидит, смотрит на картину часа три подряд и молчит.

Опять в передней звонок. Коля Петушков. Немножко испуганный, худой. Входит, потирая руки.

Приятели всё подъезжают. Павел Александрович Сучков, Караулов, Василий Сергеевич, в новом светлом зипуне, обшитом по краям белым барашком.

— Не годится, — говорю я, — светлый зипун. Если на глухариный ток пойдем — видно будет, не подойти к глухарю.

— Вот, я так и знал, — заволновался Василий Сергеевич. — А вот Павел говорит, что глухарь будет думать обо мне, что я кусок снега.

— Снег же не ходит, — угрюмо заметил Караулов.

— Позвольте, — разгорячился Василий Сергеевич. — Глухарь? Я вам скажу, что такое глухарь. Идет прошлым летом у вас в Феклином бору Колька в серой непромокашке, котелок наготове, в пенсне. Глухарь и глядит на него с сосны — никогда не видал такого господинчика, да и загляделся. А он его — «р-раз»! Сам рассказывал.

— Это верно, — говорит Коля Петушков. — Он мужиков видал много, а интеллигентного человека не видел…

Снова звонок. Приехал гофмейстер. Теперь все в сборе.

— Я должен сказать правду, — величественно цедит сквозь зубы гофмейстер, — что я никогда не был на глухарином току. На току тетеревином бывал, но на глухарином — никогда.

— Не забыть взять коньяку, — прерывает его Павел Александрович. — А то к глухарю иногда идешь по пояс в воде.

— Ну что ты пугаешь, Павел Александрович, — замечает Караулов, — они и по сухой реке токуют.

— Во всяком случае, запишем, что надо взять.

Павел Александрович, сев за стол, стал записывать: коньяк, ром, окорок, пасху, куличи, бычьи пузыри, чтобы не утонуть, компас, беловскую колбасу [89] беловская колбаса — в XIX в. в доме на углу Маросейки и Златоустьинских разместился один из известнейших московских гастрономов — магазин купца А. Д. Белова. «На доме Хвощинского красуется золотая вывеска, отмеченная свиной головой: такова странная эмблема гастрономии, которою отличил ее купец Белов. Лет 30–40 назад эта свиная голова торговала на всю Москву почти без конкуренции, а ее собственник… покупал дома в Москве». Продукция Белова была своего рода и знаком качества, и подтверждением достатка и состоятельности. Когда гость желал польстить самолюбию хозяина, то, пробуя сыр или колбасу, прямо говорил: «Вот сейчас видно, что беловский товар». .

Коля Петушков, в стороне, объяснил гофмейстеру, что тетерева — одно, а глухари — другое. Глухарь токует не на земле, а на дереве, на суку. Он, когда токует, ничего не слышит и не видит: «Я раз подкрался, когда он токовал, да за хвост его и поймал».

Услыхал Павел Александрович, рассердился и крикнул:

— Довольно этих пошлостей! Надо взять аспирин.

— Лекарства я возьму, — сказал доктор.

— Балык, белорыбицу, — записывал Павел. — Подзорную трубу, английскую горькую, папиросы…

— Капкан, — сказал Караулов.

— Зачем? — спросил Сучков.

— Ловить хорька, а то он кур жрет.

— Экая ерунда! — возмутился Павел Александрович.

Приехали в деревню. Ясный весенний день. Разлив реки.

Приятели с реки не идут. Хорошо в деревне. Соседний лес отражается в быстро бегущей воде. Кое-где плывет оставшийся лед.

У крутого берега Василий Сергеевич и Герасим стоят с острогами и смотрят в воду. В воде положены на дно светлые доски. Когда щука заходит на доску — они ударяют ее острогой.

Несколько лет назад Василий Сергеевич однажды сгоряча слишком сильно ударил острогой, доска раскололась, и он упал в ледяную воду. А у него ревматизм.

Все по очереди растирали его горячей водкой с перцем и внутрь давали. Говорили: