Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Иропкин, — крикнул Сучков.

— Как имя-отчество нашего Государя императора?

— Александр Николаевич, ваше благородие.

— Ах, ну и дурак ты, дурак. Не знаешь имени своего Государя. Не Александр Николаевич, а Николай Александрович.

— Простите, ваше благородие, ошибся я малость.

— Садись. Ну, завтра в три часа быть здесь.

— Пойдем, — сказал мне Сучков.

Возвращаясь, я сказал Сучкову:

— Ну и хорош экзамен.

— Я знал, что ты будешь зубоскалить.

— Павел, — говорю я, — уж очень ты строг на экзамене. Лицо у тебя такое, знаешь, сердитое, они боятся тебя.

— Да, — сказал Павел, — попробуй — помучаешься. Смеяться можно, дурацкое дело не хитрость. А ты вот займись, попробуй, с ними. Нужна программа. Естественная история общая — мой предмет.

— Ну что же ты, — говорю я, — воробей, петух… Ты бы им что-нибудь про крокодила, слона рассказал.

— Ха-ха, — рассмеялся Сучков. — Расскажи-ка, скажут, что врет. Эдакого, скажут, не бывает. Они ведь нездешние, из дальних деревень. Ты народа не знаешь. А потом, при начальстве, они знаешь что про крокодила заговорят. Я ведь отвечаю. Каждый раз я на экзамене расстраиваюсь, в отчаяние прихожу. Болен делаюсь.

— К «Яру!» — крикнул он извозчику.

В саду у «Яра», за обедом, выпив рюмку водки, Сучков спросил полового:

— Егор, ну скажи мне, пожалуйста, что такое воробей?

Егор от неожиданности растопырил глаза и в удивлении ответил:

— Воробей — воробей. А кто же его знает, чтó он?

Павел Александрович в огорчении опустил голову и стал есть осетрину с хреном. Не знаю, отчего я рассмеялся.

— Смейся, — сказал мне Павел Александрович. — Смешного тут мало.

— Послушай, Павел… Это правда странно, чтобы человек в двадцать с чем-то лет, кавалерист, говорил, что у лошади две ноги.

— Так вот отчего я и пью, — сказал он, наливая водку. — Я страдаю, а ты смеешься.

— Постой. Он отлично знает, что у лошади четыре ноги, и он бы ответил это. Но он удивляется — ты спрашиваешь, что ему так известно. Что такое воробей? Он думает: «Что за ерунду спрашивает?» Что такое петух? Он думает: «Какой тут подвох?» Напуган он. Ну и говорит: «Не могу знать» — чтоб отделаться от ерунды. Прежде всего он боится тебя. Лицо у тебя такое: брови такие, высокие, и глаза, брат, такие делаешь, как у лягушки.

— То есть позволь, — удивился Павел. — Как это, как у лягушки?

— Ну да.

Павел посмотрел на меня и расхохотался.

— В первый раз, знаешь, слышу.

В это время мимо проходила цыганка из хора «Яра» и поклонилась Сучкову.

— Здравствуйте, Павел Александрович. Давненько вы у нас не были. Забыли вы нас.

— Марья Тихоновна, постойте. Садитесь, пожалуйста, — сказал Павел Александрович. — Не хотите ли покушать?

Он подал цыганке стул.

— Я уж ела, — садясь, сказала Марья Тихоновна. — Вот если мороженым угостите.

— С удовольствием, — сказал Сучков. — Марья Тихоновна… Скажите, а на кого я похож?

— Да что ты, батюшка. На кого похож? На человека похож. На нашего брата цыгана смахиваешь. И на гитаре понимаешь, и поешь наше все хорошо.

— А вот он говорит, — Сучков показал на меня, — что у меня глаза лягушечьи.

Марья Тихоновна засмеялась, посмотрела на меня и сказала:

— Есть отчасти, ты не гневайся.

— А что такое лягушка? — спросил Сучков серьезно.

— Лягушка… а кто ее знает. Зверь такой болотный.

— Ну вот, — удивился Сучков. — Вот и она не знает… Н-да… Странно… Вот так естественная история.

Многим бы хотелось видеть Пушкина. А бабушка моя, Екатерина Ивановна Волкова, видела его. И много говорила мне и брату моему, когда мы были детьми. Говорила об Александре Сергеевиче Пушкине, что это был самый умный человек России. И часто говорила нам о нем. И мне представлялся он красавцем, на белом коне, как наша лошадь Сметанка, и в каске с перьями. А бабушка сказала мне, что нет, он был маленького роста, сгорбленный, курчавый блондин с голубыми большими глазами, блестящими, будто на них были слезы. Серьезный, никогда не смеялся. Одет был франтом, носил большое кольцо на пальце и смотрел в золотой лорнет. «Зачем это, — подумал я, — маленького роста? Неправда, что бы мне ни говорили». Мой дед, Михаил Емельянович, был огромного роста, и мне хотелось бы, чтоб и Пушкин был такой же и приносил бы мне игрушки. Но мне всегда нравилось, когда бабушка читала мне Пушкина. И я, слушая, сидя на лежанке, думал: «А ведь его убили. Как это гадко!»

Несказанно я любил слушать бабушку, когда она читала Пушкина. И все как-то было полно им: и вечер, и зимняя дорога, тройка, когда меня взял с собой мой дед в Ярославль, дорога, остановка на постоялом дворе, калачи, поросенок, икра, и месяц, и страшный лес на дороге. И нравился мне Пушкин. Как верно и хорошо он написал про что-то, все самое мое любимое.