Борис Изюмский - Девять лет

— Мам, ими пахнет, — потянула Лешка носом.

— Верно, доченька, сейчас, — и чуть не бегом принесла целое блюдо пирожков с тыквой.

После обеда к Юрасовым пришли Потап и Надя. На Потапе светлый свитер («Такой у Игоря Сергеевича есть»).

А главное… усы. Топтыга и усы! Рыжеватые, редкие, их так и хотелось пощипать, попробовать — не отклеятся ли? Настоящие? Надя, немного бледнее обычного, выглядела красавицей в своем темном, ладно облегающем ее спортивную фигуру платье. На Потапа она смотрит не отрываясь, будто боится упустить хотя бы слово, сказанное им, и старается держаться все время поближе к нему.

— Мой Топтыга только из Москвы… Был на Выставке достижений, — в первую же минуту сообщила Надя Лешке и нежно притронулась к рукаву мужа, будто проверяя, здесь ли он.

— Был. Все нормально, — густым басом подтвердил Потап, — в павильоне механизации на весь срок увяз…

— Знаешь, — сделала новое сообщение Надя, — к нам приезжал тот корреспондент, что о Вере писал… Будет с Потапчиком брошюру создавать — о его опыте бульдозериста…

— Разбитной дядька, — неопределенно подтвердил Лобунец. И, вздохнув, мрачно предположил: — Такое создаст — ахнете!

Когда Потап на несколько минут ушел с Севкой в его комнату посмотреть новую модель глиссера, Надя, прильнув к Лешке, доверчиво прошептала:

— Ох, девонька, если бы только знала, как я его люблю! — И совсем на ухо: — Маленький Топтыжка будет. Иногда даже страшно своего счастья — может ли такое долго продолжаться?..

Надя посмотрела на дверь, за которой скрылся Потап.

— Он все рвется куда-то. Теперь вбил себе в голову Африку — далась она ему! Вот так сделает…

Показывая, как именно делает Потап, Надя одним коленом уперлась в сиденье стула, лицом к спинке, обхватила спинку пальцами и стала удивительно походить на Топтыгу.

— Глаза уставит в одну точку… совсем чужие… И говорит: «Я б их там научил»… Представляешь? В Африке!

Лешке почему-то смешно и как-то немного неловко за Надю: зачем она так теряет себя? Неужели и ее, Лешку, когда-нибудь обезволит любовь? Ну, любишь, но и сама собой оставайся.

— А что у Стася с Алкой произошло? — настойчиво пытается дознаться она.

— Ой, не говори! Я прямо возмущена до глубины души. Представляешь, она влюбилась в инженера Мигуна и сама в этом призналась Панарину. Ну как можно так переметываться?

«Что бы Надя сказала обо мне, — с ужасом подумала Лешка, — если бы узнала об Игоре Сергеевиче?»

Она ясно увидела: рабочее собрание, прокурора за столом, бледного, с опущенной головой Виктора, выступление с места Нади: «С Виктором дружит одна девушка…» Знала бы она сейчас…

«А собственно, что произошло? — тут же стала Лешка мысленно защищаться, как делала это в Верин приезд. — Просто содержательный человек…»

«Но ведь обманываешь, — стыдил и обличал ее кто-то, — а почему так часто думаешь о нем?»

На мгновение представила Багрянцева: гладкий зачес почти льняных волос… при улыбке вспыхивающий у глаза серпик… воротничок рубахи поверх пиджака — галстуков не признает. Даже голос его услышала, будто здесь он, в комнате.

Она решительно замотала головой, отгоняя этот образ, продолжила спор: «Мало ли о ком я могу думать! А Виктор мне друг… Самый дорогой. Но почему он перестал писать? Надо во всем разобраться. Честно и прямо…»

Еще когда она училась в восьмом классе и увидела в театре шиллеровскую пьесу «Коварство и любовь», она дала себе зарок: всегда открыто выяснять свои отношения с людьми, не идти на поводу у недомолвок, коварных случайностей, не разрешать им командовать собой. Она завтра же разыщет Виктора, и то ненужное, что пытается разъединить их, что стало между ними, должно исчезнуть.

На лестнице послышались голоса. Это, запыхавшись, прибежала Вера. Ей, как и Лобунцам, о приезде Лешки сообщил Панарин, и дом Юрасовых заполнился Иришкиным лепетом.

…Вера не сводила глаз с подруги. Прямо поразительно, как она изменилась за последние месяцы! Словно бы выше и светлее стал лоб; улыбка, скорее сдержанной нежности, чем озорства, то и дело пробегала по ее порозовевшим губам. Во всем облике Лешки: в посадке головы, завитках потемневших каштановых, коротко подстриженных волос, повороте шеи, тонком овале щек, почти совсем утративших отроческую припухлость, проступало что-то новое. Прежняя резкая угловатость сменилась плавностью, легкостью движений.

Вера подвела подругу к окну, спросила тихо:

— Лё, ты не влюбилась ли?