Уильям Сароян - Что-то смешное - Серьёзная повесть

— Мне жаль, — сказал он. — Мне жаль, что ты так испугана. Мне жаль, что ты одинока и больна. Я жалею тебя, да, я люблю тебя, да, но я не могу быть больше добрым. Тебе придется встать и уйти. Уйти к своей жизни.

— Нет, Ивен, нет. Как ты можешь просить меня об этом?

— Я не прошу.

— Нет. Я мать Рэда. Он любит меня. Я мать Евы. Она нуждается во мне.

— Я требую.

— Нет. Это убьет их. Ты же знаешь. Это не принесет добра никому из нас. Это убьет меня. Это может убить и тебя, Ивен.

— Ты должна уйти, — сказал он. — Мне безразлично, кого это убьет. Твое присутствие тоже убьет нас всех. А раз уж так, то лучше умереть благопристойно.

— Нет, — сказала она, силясь сдержать слезы. — Ты никогда не был недобрым. Не будь же недобрым сейчас, когда твоя доброта всего нужнее. Пойми, это не сулит нам ничего хорошего.

— Я не могу жить в одном доме с тобой, — сказал он. — Есть вещи, на которые даже добрый человек не способен.

— Нет, — заплакала она. — Мы преодолеем это. Мы все начнем сначала. Я стану совсем другой. Я стану жить для тебя. Я стану женщиной, которую ты никогда не знал. Я и есть эта женщина. Я всегда была этой женщиной. Но только теперь поняла. И никогда больше у нас не будет так, как сейчас, или так, как раньше, не будет всех тех неприятностей, которые я доставляла тебе каждый день. Я буду жить не для себя. Мне опротивело это. Я для тебя буду жить.

— Я не могу оставаться в одном доме с тобой, — сказал он. — Твоя близость внушает мне отвращение.

— Нет, — сказала она. — Мы сумеем помочь друг другу хоть немного. Разве нет? В нас есть доброта друг к другу. Мы бы не смогли быть родителями Рэда и Евы, не имея в себе этой доброты.

— Будь доброй сама, — сказал он.

— Буду, — сказала она. — Буду, Ивен.

— Будь доброй и уходи.

Он оттолкнул ее от себя. Она упала на спину, перевернулась, зарылась лицом в подушку, снова и снова повторяя свое «нет».

— Ладно, — сказал он наконец. — Встань. Надень свое лучшее платье. Приготовь завтрак. Мы сядем и позавтракаем вместе. — Она подавила рыдание, чтобы слушать его. Она подняла голову, чтобы смотреть на него. — Мы вместе пойдем в Кловис. Мы возьмем наших детей в церковь. Будь их матерью, а я буду отцом. Ладно. Встань и будь их матерью.

Она встала и ушла в ванную, оставив дверь открытой, чтоб он мог ее слышать.

— Да, — сказала она. — Я буду им матерью. Теперь я буду им настоящей матерью. Мы забудем все. Сколько у нас времени?

— Времени хватит.

— Я мигом оденусь, — сказала она. — Я мигом приготовлю завтрак. Мы выкупаем их и возьмем в церковь. Мы будем их родителями, Ивен.

Он пошел в комнату Дейда и побрился. Потом он принял душ и надел свой лучший костюм. Суон была на кухне. Она надела платье, которое он купил ей год назад у Рэнсхоффа, а поверх платья повязала фартук, который кто-то прислал ей к Рождеству года два назад. Она готовила завтрак — кофе, гренки по-французски и бараньи отбивные. Он вышел во двор и увидел Рэда и Еву, возвращающихся с виноградника. Они обрадованно закричали и бросились к отцу. Суон оставила все и поспешила во двор, чтоб встретить их рядом с Ивеном. Они подхватили детей на руки и сказали им, что собираются пойти все вместе в церковь.

Они сели завтракать. Глаза детей наполнились радостью — от всей застольной церемонии, оттого что их отец и мать были здесь, рядом, и держались так непринужденно и сердечно и с ними, и друг с другом. Глаза детей наполнились и удивлением — оттого, что их отец и мать разговаривали оживленно и шутливо. И даже в глазах мужчины и женщины появилось удивление и почти слезы, так как они знали, каждый из них знал, до чего нелепо и ненужно — всего мгновение настаивать на том, что между ними мир и согласие — лишь бы видели дети, — тогда как согласие это было ложью. Каждый из них знал, как это нелепо — стараться поддержать приличия в несчастье. И все же они старались изо всех сил и даже с радостью, и ни один из них в разговоре с детьми не сказал ничего такого, что было бы обидным для другого.

Они старались. Ради своих детей, ради себя самих — они старались. И казалось, провала тут не может быть.

Достигнутая гармония была настоящей, несмотря на причину, заставившую достичь ее. Они действительно были единой семьей. Они действительно любили друг друга. Для них была надежда. Ничто не могло затронуть или расстроить их единство. Больно и удивительно было сознавать это, но это было действительно так. Каждый из них все еще оставался самим собой, таким, каким был всегда, каким был давно, но в то же время они были вместе, в согласованности друг с другом, и все прочее не имело значения. Это было почти невероятно, что вследствие несчастья семья могла стать еще более истинной семьей, из позора и муки выйти еще более гордо и неодолимо — семьей.