Денис Джонсон - Иисусов сын

Волосы у Хотэла были в кои-то веки такие чистые и светлые, что казалось, будто солнце освещает его даже в этом подземном царстве.

Я посмотрел вглубь «Вайна». Это было длинное, узкое помещение, похожее на вагон, который никуда не едет. Все посетители выглядели так, как будто откуда-то сбежали – я видел у некоторых на запястьях пластиковые больничные браслеты с именами. Эти люди пытались расплатиться фальшивыми купюрами, сделанными на ксероксе.

– Это было давно, – сказал он.

– Что ты сделал? Кого ты ограбил?

– Это было в прошлом году. В прошлом. – Он рассмеялся над тем, что ругает правосудие, которое так долго не могло до него добраться.

– Кого ты ограбил, Хотэл?

– А-а, перестань. Охренеть, блин. Господи. – Он отвернулся и стал разговаривать с кем-то еще.

В «Вайне» один день не был похож на другой. Некоторые из самых ужасных вещей в моей жизни произошли там. Но, как и все, я возвращался туда снова и снова.

И с каждым шагом мое сердце разбивалось из-за человека, которого я никогда не встречу, человека, который меня полюбит. А потом я вспоминал, что дома меня ждет жена, которая меня любит, или, позднее, что жена ушла от меня и я в ужасе, или, позднее, что у меня прекрасная девушка-алкоголичка, которая навсегда сделает меня счастливым. Но каждый раз, когда я заходил внутрь, я видел там эти загадочные лица, которые обещали мне все, но вскоре выяснялись и становились унылыми, обычными и смотрели на меня снизу вверх, повторяя мою ошибку.

В тот вечер я сидел за столиком напротив Кида Уильямса, бывшего боксера. Его черные руки были шишковатыми, искалеченными. Мне всегда казалось, что в любой момент он может протянуть их и задушить меня. У него было два голоса. Лет ему было пятьдесят с лишним. Он растратил впустую всю свою жизнь. Такие люди были особенно дороги тем из нас, кто загубил всего несколько лет. Когда напротив тебя сидел Кид Уильямс, можно было не задумываясь разрешить себе пожить так еще месяц-другой.

Я не преувеличивал, когда говорил о больничных браслетах. У Кида Уильямса на руке был такой. Он только что сбежал из отделения детоксикации, перелез через стену. «Купи мне выпить. Купи мне выпить», – сказал он своим высоким голосом. Потом нахмурился и сказал своим низким голосом: «Я зашел ненадолго», – и, просветлев, высоким: «Хотел с вами со всеми повидаться! Купи мне стаканчик, а то я без кошелька, без бумажника, все деньги у меня забрали. Ворюги». Он тянулся к девушке за барной стойкой, как ребенок к игрушке. На нем была только ночная рубашка, заправленная в штаны, и больничные тапочки из зеленой бумаги.

Внезапно я вспомнил, что то ли сам Хотэл, то ли кто-то из его знакомых говорил мне за несколько недель до этого, что он кого-то ограбил и теперь у него неприятности. Какие-то студенты торговали кокаином, и он отобрал у них деньги и наркотики, угрожая им пистолетом, а они решили сдать его полиции. Я совсем забыл, что мне об этом рассказывали.

А потом, как будто все было недостаточно запутано, я понял, что все это веселье было вовсе не прощальной вечеринкой, наоборот, мы праздновали возвращение Хотэла. Его оправдали. Адвокату удалось вытащить его, представив дело любопытным образом: якобы Хотэл пытался защитить общество от наркоторговцев. Отчаявшись понять, кто в этой истории на самом деле преступник, присяжные проголосовали так, чтобы умыть руки, и Хотэла отпустили. Вот, оказывается, о чем мы говорили с ним перед этим, но я совершенно не понимал тогда, что происходит.

В «Вайне» часто такое бывало, ты мог думать, что сегодня – это вчера, а вчера – это завтра и так далее. Потому что наши жизни казались нам трагическими, и мы пили. Мы чувствовали беспомощность, обреченность. Мы знали, что умрем в наручниках. С нами покончат, и в этом не будет нашей вины. Так мы себе представляли. И все-таки каждый раз по какой-нибудь нелепой причине нас оправдывали.

Хотэлу вернули всю оставшуюся жизнь, двадцать пять лет и еще сколько-то. Полицейские, сильно раздосадованные тем, что он так легко отделался, пообещали ему, что если он не уберется из города, то пожалеет. Он еще какое-то время не уезжал, но потом поругался со своей девушкой и уехал – работал где-то в Денвере, в Рино, еще где-то на западе, – а потом, меньше чем через год, вернулся, потому что не мог без нее.

Теперь ему было то ли двадцать, то ли двадцать один.

«Вайн» снесли. Из-за программы реновации все улицы теперь выглядели по-другому. Что до меня, мы с моей девушкой расстались, но друг без друга не могли.