Денис Джонсон - Иисусов сын

Я работал не на полную ставку. Моей обязанностью было дважды в месяц выпускать бюллетень – несколько страничек, распечатанных на ротаторе. А еще я должен был трогать пациентов. У них не было других занятий, кроме как гулять гурьбой по широким коридорам больницы – кто ковылял, кто крутил колеса кресел. Все двигались в одну сторону – такие были правила. Я шел навстречу потоку, как полагалось по инструкции, здоровался со всеми, жал им руки или трепал по плечу, им нужно было человеческое тепло, а к ним мало кто прикасался. Я всегда здоровался с седым мужчиной, крепким и энергичным, но к своим сорока с небольшим совсем выжившим из ума. Он хватал меня за грудки и говорил что-нибудь вроде: «Спите, спите, но потом за все придется расплачиваться». Я клал свою руку на его. Женщина рядом с ним, чуть ли не вываливаясь из своего инвалидного кресла, кричала: «Боже! Боже!» Ее ступни смотрели влево, сама она вправо, а ее руки обвивали торс, как ленты – майское дерево. Я гладил ее по волосам. Мимо нас брели люди, чьи глаза напоминали мне облака, а тела – подушки. И были еще те, из кого все мясо как будто было высосано странными машинами, которые стояли в шкафах, – приспособлениями для мытья. Большинство пациентов были уже настолько не здесь, что не могли сами помыться. Специальные люди мыли их с помощью блестящих шлангов с разнообразными насадками.

У одного парня было что-то вроде рассеянного склероза. Из-за постоянного спазма он сидел боком в кресле-каталке и смотрел вниз, вдоль носа, на свои скрюченные пальцы. Он заболел внезапно. Никто его не навещал. Жена подала на развод. Ему было всего тридцать три – так он сказал, мне показалось, хотя разобрать, что он рассказывал о себе, было сложно, он больше не мог говорить, только шевелил губами, обхватывая ими высунутый язык, и стонал.

Больше никакого притворства! Он откровенно никуда не годился. Мы же продолжаем свои попытки друг друга обдурить.

Я всегда заглядывал к пациенту, которого звали Фрэнк, обе его ноги были ампутированы выше колена, и он приветствовал меня, величественно и печально кивая на пустые штанины своей пижамы. Целыми днями он лежал в постели и смотрел телевизор. Его в приюте держала не болезнь, а печаль.

Больница стояла на окраине Феникса, из окон открывался вид на пустыню, окружавшую город. Это было весной, в это время на колючках некоторых кактусов распускались цветы. По дороге на автобус до дома я каждый день проходил через пустырь и иногда натыкался на крошечный оранжевый цветок, словно упавший сюда из туманности Андромеды, сюда, где со всех сторон его окружал мир, состоящий в основном из тысячи оттенков коричневого, а синева неба терялась в собственной бескрайности. У меня кружилась голова, я был зачарован – это было как наткнуться на эльфа, сидящего на крошечном стульчике. В пустыне становилось нестерпимо жарко, но эти цветы не боялись ничего.

А однажды, когда я, как обычно, пересек пустырь и шел вдоль ряда домов к автобусной остановке, я услышал, как женщина поет в душе. Я подумал о русалках: смутная музыка льющейся воды, нежная песня из влажной комнаты. Были уже сумерки, дома остывали в дрожащем мареве. В это время на дороге было много машин, но небо в пустыне обладает способностью поглощать их шум – он делается мелким и незначительным. Отчетливее всего я слышал голос этой женщины.

Она пела свободно и рассеянно, словно была на необитаемом острове. Должно быть, она не подозревала, что ее могут услышать. Это было что-то похожее на ирландский церковный гимн.

Я подумал, что мне хватит роста заглянуть в окошко ее ванной комнаты и что вряд ли меня кто-нибудь заметит.

Дома здесь оформляли по-пустынному: вместо лужаек – гравий и кактусы. Я крался осторожно, чтобы не шуршать гравием, – не то чтобы кто-то мог услышать мои шаги. Но я сам не хотел их слышать.

У окна я был скрыт шпалерой, увитой вьюнком. Машины ехали мимо; меня никто не увидел. Это было маленькое окошко под потолком, какие бывают в ванных. Чтобы заглянуть внутрь, мне пришлось встать на цыпочки и ухватиться за подоконник. Она уже вышла из душа, нежная и юная, как ее голос, но не девочка. Телосложения она была скорее плотного. Мокрые светлые волосы доходили ей почти до поясницы. Она стояла спиной ко мне. Зеркало в ванной запотело, и окно тоже, но не сильно. Если бы не это, она могла бы увидеть в зеркале мои глаза у себя за спиной. Я чувствовал себя невесомым. Мне было несложно держаться за подоконник. Я знал, что если отпущу его, то не решусь заглянуть туда снова – вдруг она уже обернется к окну, тогда она может закричать.