Марко Вовчок - Свидание

— Что это вы не дадите покормить себя, батюшка? — сказала она. — В какой век дождалась! Вот прежде вы меня не обижали.

— Тогда я мальчишкой был, и много елось, Настасья Ивановна; а теперь мне вредно, — возразил Овчаров и вдруг, вспомнив о своем ревматизме, принял озабоченный вид. Затем перед его глазами мелькнули здоровые годы юности и с ними разные обстоятельства этой юности, и он спросил:

— Тут еще были помещики, помнится, я встречал гимназистом?

— Как же! Вон, за церковью усадьба, отсюда не видно. Малинниковы. Тоже не живут, а так, наездом бывают, редко. В сочинители пошли.

Настасья Ивановна вдруг понизила голос до такой таинственности, что Овчаров ее не понял.

— В какие сочинители? — спросил он, сдерживая улыбку.

— В сочинители. Они живут в Петербурге и книжки сочиняют, — отвечала Настасья Ивановна еще тише.

— Les demoiselles [36] Барышни (франц.) . Малинниковы в прошлом году приезжали сюда и нашу губернаторшу описали, — прибавила Оленька громко и немного язвительно.

— Малинниковы… Малинниковы… — сказал Овчаров, вспоминая, — не знаю. Я, кажется, всех литераторов знаю. Что-нибудь по мелочи… Малинниковы… Впрочем, я так последнее время отстал от них, от всех этих… — заключил он вскользь, не решаясь с этим разговором отнестись к своей публике.

— Они пишут в журналах, — сказала Оленька, глядя в сторону.

— Какие крайности начинают у нас расти на одной и той же уездной почве! — заметил Овчаров, взглянув кругом и потом в окно. — Снетковские литераторы! Как это могло случиться?

— Бедность привела, Эраст Сергеич. Именьишко — самое плохое. Отец подумал-подумал и определился к губернатору. Переехал с семейством в город. Потом его перевели в Петербург. Тем временем сын в Петербургском университете учение свое кончал. Чем он там, сердечный, шесть лет пробавлялся, господь знает. Как приехали к нему отец и сестры, они и начали… Да я не умею, как вам это сказать… Скажи, Оленька.

— Les demoiselles Малинниковы принялись опять учиться, — сказала Оленька неохотно и насмешливо, — брат их посадил в класс. Они всегда были охотницы до книжек. Познакомились с разными сочинителями. Переводят с французского и немецкого; им за это платят. Романы обе сочиняют, только не говорят своей фамилии… Впрочем, маменька, что я буду о них рассказывать? Мы почти незнакомы. M-lles Малинниковым, одной — тридцать, другой — тридцать пять лет, и они — сочинительницы.

— Да уж, замуж не выйдут, — сказала Настасья Ивановна с каким-то грустным спокойствием.

— Почему же нет, Настасья Ивановна? — спросил Овчаров, заметив, что приговор хозяйки относился не столько к летам m-lles Малинниковых, сколько к их сочинительству.

— Страшно таких за себя взять, умных, Эраст Сергеич. По крайности, я знаю, тут у нас в околодке из помещиков никто бы не взял. Конечно, хорош ум, а все страшно. Еще критику напишут. Учитель гимназии какой-нибудь — ну, да у невесты за душой ни гроша. Ох, куда бедны! Прошлое лето, как приезжали сюда из Петербурга, так порассказали. Целый божеский день пишут, пишут, так иное лето пройдет, и погулять не удастся. Одно, говорят, удовольствие — театр…

— И то — в райке, — прибавила Оленька.

— И смеялась же я, как они приезжали. Лет восемь они не были в деревне. Так на все, мои голубушки, и кинулись, точно малые дети. «Ах! И соловьи у вас поют; ах! И коровы у речки; ах! И смородина красная на кустах, и бобы с горохом! Мы этого сто лет не видели, перезабыли! Ах, счастливица, Настасья Ивановна!» И смешно мне было, и жалко. Плакали даже. Старшая-то из себя такая худая стала. Одеты по-петербургскому, модно. Жаль барышень: так, верно, в девках и засидятся.

— И вовсе им не скучно, маменька, — заметила Оленька. — К ним были здесь так внимательны; вольно им было не пользоваться? Губернаторша их приглашала; зачем они не поехали? Тогда еще у губернаторши чтение какое-то было.

— Ваша губернаторша покровительствует литературе? — спросил Овчаров Оленьку.

— Не знаю; она много устраивает. Только к ней мало ездят — одна ее партия, а половина города с ней в ссоре.

— Почему же в ссоре?

Оленька начала рассказывать о каком-то бале, на котором из-за сплетни произошла история. Оленька, конечно, не была на этом бале, потому что не была знакома с губернаторшей: до такого почета снетковские владелицы еще не доросли, — но там танцевали девицы, знакомые с Оленькой. Овчаров слушал рассеянно и с небольшой гримасой. Гримаса относилась к рассказу, а рассеянность была от мысли, что он все-таки неустроен. Он пощипывал бороду, не замечая, как Настасья Ивановна жалко и сердечно посматривала на него со стороны. Овчарова очень бы удивило, если бы Настасья Ивановна выговорила вслух то, что думала: она находила его очень некрасивым.