Марко Вовчок - Свидание

Время шло для Александры Сергеевны незаметно — на балконе, где летали воспоминания первых минут, первых намеков, у стола, где он пил «за наше свидание!..».

«Жизнь хороша… — подумала она, стараясь припомнить какое-то стихотворение, — может быть, его стихотворение, почему особенно необходимо припомнить и написать ему».

Она отперла комод, достала деловые бумаги, ломбардные билеты, векселя, читала, считала и пересчитывала; потом прилегла на диване, читая роман, и наконец спросила кушать.

У крыльца остановились дрожки. Она встревожилась. Не он ли опять? Воротился? Не мог уехать? Неужели? А она в блузе… в блузе, в первый раз во все лето! Александра Сергеевна уже вскочила, чтобы скрыться в спальню, оставляя обед, когда вошла Анна Васильевна.

— Это — вы? Как вы меня напугали! Что это вам вздумалось так рано домой? И даже в дрожках?

— Да, я приехала, — ответила Анна Васильевна. Она не снимала бурнуса и села. Она, казалось, очень устала, налила себе воды в стакан Александры Сергеевны и выпила. — Извините, — сказала она, заметив свою неучтивость по удивлению, с которым на нее смотрели.

Впрочем, это было не одно удивление. Со вчерашнего дня Александра Сергеевна испытывала странное чувство. Алтасов слишком внимательно смотрел на эту женщину. Ей под сорок, а она свежа, как двадцатилетняя. Конечно, крестьянка. Конечно, необразованна; но ведь им что нужно! Конечно, он все-таки предпочел. Но ведь тут есть и расчет. Александра Сергеевна не смущалась «расчетом». Расчет — самая обыкновенная вещь, и без него нельзя, и наконец, нет ей дела, какие там расчеты у Алтасова! Можно и рассчитывать, да просчитаться. Но эта женщина стала ненавистна. Как-то вдруг поднялась она, разговаривает. Этакая особа в доме! Потом у нее несчастье. Конечно, можно совершенно игнорировать его, но всякое несчастье всегда неудобно; оно отвлекает людей от порядка, а окружающих ставит в неловкое положение. Что с ней делать?

Александра Сергеевна еще раз бросила взор на эту фигуру, усевшуюся у стола, и безмолвно продолжала обедать.

Анна Васильевна отдохнула и встала.

— Я вам пришла сказать, — заговорила она, — я там распорядилась. Комнаты убраны и заперты; ключ у дворника, на случай, не дай бог, несчастья. Девочкам я всем сказала, чтобы больше не приходили, пока я сама не оповещу, или… увидим, что будет. Они и пяльцы, и книги свои разобрали — все. Беспокоить вас не будут.

— Что это значит? — прервала Александра Сергеевна.

— Я уезжаю. Пришла к вам проститься и взять тут кое-что.

— Вот это главное… — сказала Александра Сергеевна, будто про себя. — Как же вы так проворно решились? А подумали вы, в каком вы меня оставляете положении? Это неблаговидно-с, после стольких лет вдруг, с бухты-барахты.

— Мне нельзя иначе.

— Я и не удерживаю вас. Куда же вы намерены?

— В Петербург.

— Да? Надолго?

— Не знаю.

— Уж, конечно, не воротитесь: Петербург — место веселое; найдете себе занятие.

— Я ничего не умею, Александра Сергеевна.

— О, сумеете. Конечно, надеетесь устроить себя широко, в богатом доме. Только вот что: не обманитесь в надеждах. Разве не хозяйством, а чем другим прислужитесь.

Она неловко замолкла. Ей не ответили.

— Прощайте, Александра Сергеевна, — сказала через минуту Анна Васильевна.

Александра Сергеевна поспешно встала.

— Прощайте! Желаю счастья. Все-таки благодарю: я была вами довольна. — Она подала уезжающей руку. — Не нужно ли денег? — спросила она, вдруг будто спохватившись. — Кажется, я заплатила вам за последний месяц.

— Нет, не нужно, — ответила Анна Васильевна и вышла.

Александра Сергеевна подождала, пока прогремели дрожки, зажгла пахитоску и вышла на балкон. Ей все вспоминались разные стихи. Кстати она подумала, что все-таки затруднительно найти какую-нибудь женщину, и припоминала, кого бы. А в Петербурге «эта особа» уж, конечно, не переступит ее порога: и маменька, и дочка.

Заходящее солнце застлало город золотым туманом. Над дебаркадером огненно-лиловыми клубами поднимался дым. Вдруг раздался свисток, затем тяжелый топот; дым полетел по небу волнующейся полоской, — петербургский поезд отошел.