Владимир Канивец - Крах диссидентки

«Часто спрашиваю себя: я это или не я? Чувство такое, что и я, и… кто-то другой в меня вселился. Иногда казалось, что я даже вижу другую, кроме своей, тень, когда иду в солнечный день по улице. Шизофрения? Возможно! Я, честно говоря, приехав сюда, пила каждый день немало джина с тоником, который мне нравился своим горько-сладким вкусом. Но никогда не пьянела. Джин только опустошал душу».

«Чувствую: чтоб полностью слиться с этим новым миром, где я оказалась, надо изменить душу. Но как изменить то, что неизвестно где? Когда я это поняла, меня охватил такой ужас, что я несколько ночей не могла заснуть, видела все, что окружало меня, только глазами. Никогда в жизни я не была настолько слепа душой, думала, что я сошла с ума. До сих пор не знаю, как в те дни не выпрыгнула из окна, чтобы пролетев семнадцать этажей, оказаться на том «этаже», где вся жизнь, должно быть, складывается из бессонных ночей…»

«Из будущего человечества вернуться в его прошлое. Я, оказавшись в этом прошлом, спрашиваю себя: что будет с моим «я»? Ведь это движение назад, которого не терпит Дух, ибо Время должно не только остановиться, но и повернуть назад стрелки на часах Вечности, что и создаст мертвый миг в жизни Духа. В этот миг что-то умирает в душе из того, без чего невозможно жить и что во времени не восстанавливается».

«Помню, если дома мне что-то не нравилось, я страшно (часто преувеличенно!) возмущалась, добивалась, чтоб сделали то, что мне полагалось по закону. Тут я ни на что не имею права, никакой закон меня не защитит. Я все должна просить, как нищенка, что стоит возле церкви, где венчаются богатые и счастливые. Я могу только купить что-нибудь, если есть деньги…»

«Я думала, что начну абсолютно новую жизнь. Но забыла, что есть память, есть прошлое, от которого человеку некуда деваться, как от своей тени; есть корни, без которых человек не может существовать так же, как и дерево. Тут я это не только вспомнила, но и ощутила всем естеством своим и с ужасом поняла: абсолютно новая жизнь начинается только с колыбели…»

«Я чувствую себя по ночам, в темноте, лучше, нежели днем, при свете солнца. В черной одежде мне удобнее, нежели в светлой. Иногда у меня такое чувство, что если бы были крылья, то я, как летучая мышь, полетела бы над миром слепой тенью, которая хоть и не имеет глаз, но душой видит даже то, чего никто не видит глазами. И от вечного полета над темным миром я получала бы настоящее наслаждение».

«Измена… Предательство… Страшное клеймо. Все: и те, кто разделяет мои убеждения, и те, кто их не разделяет, — чувствую, все одинаково с презрением относятся ко мне. Только и того, что единомышленники делают это скрытно, а те, кто не разделяет моих взглядов, — открыто. Но и не это главное. Самое страшное то, что это презрение других (скрытое и неприкрытое) постепенно отравляет душу. И настает время, а у меня оно уже настало, когда презрение других оборачивается презрением к самой себе. А как только это чувство поселяется в душе, его уже ничем не заглушить. Оно как болезнь, от которой невозможно избавиться до самой смерти.

Часто я вспоминаю наш разговор о том, что такое «диссидент». Я тогда, помню, даже гордилась, что меня окрестили этим словом, смысл которого — вероотступница. Но я тогда не понимала, что, изменяя Родине, я изменяю самой себе, будучи частичкой, клеткой великой матери моей. Тут я это поняла. Но поняла и другое: измену самой себе никто не простит, кроме смерти».

«Ни одного дня я не прожила абсолютно спокойно, как это было дома. Все время душу гнетет… Страх? Похоже, но не совсем, ибо я не вижу, чего мне бояться: материально пока что обеспечена, ко мне хорошо относятся. Так что же такое? Тревога? Тоже как будто не она. А что? Прислушиваюсь к внутреннему чувству, но оно такое трепетное, изменчивое, что я не могу уловить его в тенетах слов, которые расставляю вокруг него. Уловить и понять не могу, а оно, неуловимое, живет во мне, а оно мешает спокойно жить».

«Чувство такое, будто я в гостях у дальних родственников. Мне давно пора уехать домой — вижу по их лицам, — а сижу, так как не знаю, куда ехать. Мучаюсь, стыжусь, но продолжаю гостить».

«Всюду чувствую недоверие. Вижу его даже в глазах своих друзей. Понимаю, что они имеют на это основание: кто один раз предал, тот может предать и сто раз. Обидно, больно. И эти обида и боль постоянно живут в душе, сковывают ее…»