Владимир Канивец - Крах диссидентки

Вадим сказал, что на Манхеттене имеется около двух с половиной миллионов машин. Утром, когда косые лучи солнца высвечивают воздух так, что виден его цвет, — на улицах города стелется сизый туман.

— Вот вам и Ист-ривер! — сказал шофер, когда машина, выпутавшись из городских улиц, с каким-то непривычным гулом покатилась по железному пупырчатому настилу моста.

Ажурный мост висит на канатах, очень похожий на струны арфы. Над рекой, как и на улицах города, стелется туман: над самой водой — сизый, сверху позолоченный лучами утреннего солнца. В этом сизо-розовом тумане медленно движутся, будто им трудно сквозь него пробиваться, огромные баржи: одни в океан, другие — с океана.

Вскоре свернули с трассы на дачу. Ворота тут были заперты, за ними с лаем бегала овчарка. Услышав, видимо, лай собаки, из дома вышел пожилой человек.

— Комендант, — сообщил Вадим. — Здравствуй! — поздоровался он, опустив стекло дверцы и высунув голову, когда комендант подошел к воротам и принялся отпирать замок. — Придержи только Джека, мы с ребенком…

На площадке, в тени деревьев, стояло уже несколько машин, на футбольном поле гоняла мяч детвора. Дети были одеты во все американское, и Арсений подумал, что там уже двор соседней дачи. Нет, Оля, опередив мать, побежала туда, значит, это ребятишки наших дипломатов. Комендант повел Арсения показать дом.

— Начнем со второго этажа, — говорил он, идя впереди и оглядываясь на Арсения. — Выбирайте комнату, если хотите здесь переночевать.

— Нет, мы сегодня вернемся в Нью-Йорк, — сказал Арсений.

Из дома Арсений вышел на открытую веранду. Тут встретил Титаренко, который, бросив на него короткий взгляд, спросил:

— Роман вам передали?

— Спасибо, я его уже дочитываю.

— Ну и как? — снова взглянул Титаренко на Арсения. — Согласны с моей оценкой?

— Пустопорожняя болтовня! — отозвался Арсений. — Местами, правда, достаточно желчная и злая. Сегодня дочитаю и в понедельник вам верну.

— Можете не спешить, я этот опус перечитывать не буду, — усмехнулся Титаренко одними губами. — Вообще пока закончится общая дискуссия, будем вертеться как белка в колесе. Завтра президент прилетает из Вашингтона, в понедельник выступает. Его выступление подают средствами массовой информации как великое историческое событие не только для Америки. Вы в бильярд играете?

— Слабенько, — сознался Арсений.

— Я тоже. Так пойдемте сыграем партию, пока там никого нет.

В воскресенье Арсений никуда не ходил, дочитывал Витин роман.

Последнюю страницу перевернул с таким чувством, будто порылся в грязном белье, прежде чем бросить его в стиральную машину. Мало того что роман был, собственно, ни о чем, он еще и написан был на графоманском уровне. Это уже совсем показалось Арсению странным, ведь предыдущие Витины произведения (тот же «Рубикон») написаны талантливо. Никто этого — даже самые суровые критики! — не мог отрицать. «Не кто-то ли другой настрочил за нее? — думал Арсений, зная, как медленно она пишет. — Срочно надо было издать что-либо новое, вот ей и помогли литературные агенты, то есть дельцы, паразитирующие на писательском творчестве. Интересно, что сама Вита думает о своей «исповеди».

Захотелось поговорить с ней. Но вспомнил, что это не дома, когда он, прочитав написанное ею, шел в ее комнату, и они, бывало, часами спорили, доказывая друг другу свою правоту. И хотя Вита всегда страшно горячилась, слушая его критику, но часто после такого разговора переписывала рассказ, прежде чем отдать в печать. Самым большим недостатком Витиного таланта было неумение подвергнуть строгому анализу переплетение тех событий, о которых она, пережив их сама или услышав от кого-то, принималась писать, а потому и разрабатывала тему не на всю глубину, а как бы только наполовину. Арсений видел тему глубже. И Вита, посмотрев на описываемые события его глазами, и сама углублялась в них и то, что ей удавалось понять, умела высказать художественным словом. «Если она и дальше будет так писать, — подумал Арсений, — то это крах!» А зная Витин гонор, мог представить, какая это будет для нее трагедия.

Арсений написал: «Здравствуй, Лида», ведь она прочтет его письмо всем и отвечать будет ему сама. Но передумал, взял новый листок, начал письмо заново. «Дорогой брат Михаил! Вот уже неделю я в Америке, а только сейчас появилась возможность отправить тебе письмо. Поскольку я нишу из Нью-Йорка, ты понимаешь, что ничего со мной не случилось, пока я летел сюда. Живу в нашем представительстве, в отдельной комнате, и потому никто не мешает мне ни работать, ни отдыхать. Из газет ты знаешь, что начала работу сессия Генеральной Ассамблеи ООН. Как делегат, принимаю участие в этой работе. Хотя прошла только неделя, впечатлений много, обо всем расскажу, когда вернусь.