Владимир Канивец - Крах диссидентки

— Я подаю на развод! — не задумываясь ни на секунду, выпалила Вита.

Арсений пристально посмотрел ей в глаза. Она их щурила так же, как делала это в тех случаях, когда не хотела, чтобы кто-то заглянул в ее душу, увидел, что там делается. И таким чужим был этот взгляд, даже не верилось, что эти серые глаза могли быть лучисто ласковыми. Не выдержав ее взгляда — он обжигал душу, — Арсений отвернулся и, ничего не сказав, вышел из комнаты.

Хоть и не хотелось Арсению «снимать» комнату в собственной квартире, а пришлось, ибо пока что некуда было деваться. Вита действительно подала заявление о разводе, держалась так, будто его в квартире не было. Оказалось, что она умела не только неделями сердиться, но и не замечать его. И не замечать так, как мы не замечаем людей, скажем, на улице или в метро. Проходим мимо них, как мимо деревьев в лесу. Кто и куда спешит, кто чем живет — никому до этого дела нет. И на Арсения Вита смотрела как на прохожего, встреченного на улице. Иногда только спросит что-либо — так спрашивают, как найти незнакомую улицу, — и все. Арсений удивлялся этой железной выдержке, никогда не думал, что его эмоциональная Вита способна быть такой каменной. И раньше часто ездил в командировки, а после этого разрыва с Витой старался как можно меньше бывать дома. Иногда, возвращаясь из командировки, заставал в квартире Марчука. Тот свысока и — как казалось Арсению — презрительно кланялся, если встречались в коридоре, и поспешно исчезал. Вита провожала его и, случалось, не возвращалась до утра. В такие ночи он почти не спал, прислушиваясь, не стукнут ли двери. Иногда такая злоба закипала в душе, что хотелось выйти из комнаты и надавать ей пощечин, но он сдерживался: во-первых, не мог ударить женщину, как бы ни был сердит; во-вторых, понимал, что, кроме презрения к себе, он ничего этим не достигнет.

Позвонили из больницы, сказали, что Алешу можно забрать. Виты уже третий день не было, и он не знал, где она. В последнее время она исчезала из квартиры, когда его не было дома. И появлялась, замечал Арсений, как только он уезжал в командировку. Арсений поехал за Алешей один, не зная, куда теперь его девать. Отвезти в Яворин? Страшно не хотелось, да, наверное, придется, ведь, чтобы устроить мальчика в детсад надо побегать несколько недель — если только найдется место! Времени для этого у него не было. А Вита опять, как и прежде, не захочет этим заниматься — Алеша будет мешать вести «свободный образ жизни», который ей, по всему видно, очень нравится. Бедный Алеша: при живой матери, при живом отце будто сирота. Это сейчас. А что будет, когда суд отдаст его, как обычно делается, матери? Уж лучше об этом не думать!

Принимают в больницу долго, но и выписывают не быстрее. Арсению пришлось больше часа ждать, пока оформили документы и выпустили Алешу. Наконец он явился с целлофановым мешочком в руке, в котором были его пожитки. Подбежал к Арсению, обнял за шею, счастливый, замер на руках, задержав дыхание. И только тогда, когда Арсений понес его к машине, оглянулся, помахал няне, вздохнул, нахмурился: жалко было малышу расставаться со старенькой няней, любившей его, как бабушка. «Все его любят, — подумал Арсений, тоже прощально помахав ей. — Только матери он мешает».

— Мы к бабусе поедем? — спросил Алеша, когда сели в машину, даже не вспомнив, что у него есть мать. — Я ей обещал: больше не буду лазить на деревья.

— Ну как твоя ручка? Не болит?

— Не-е. Уже такая стала, как была! Смотри! — засучил Алеша рукав рубашки. — Правда, такая же?

— Еще лучше! — Арсений поцеловал острый локоток Алешиной руки. — Ты хочешь к бабусе?

— Ага! — просиял Алеша. — А то она там плачет…

Доброе маленькое сердечко болело оттого, что где-то в домике на берегу пруда плачет его бабушка. Ведь он не послушался ее, полез на яблоню, упал, сломал руку. Надо скорее ехать к ней, утешить, что гипса на руке уже нет, он здоров, он любит ее, будет слушаться.

— А велосипед ты никому не отдал? — спросил Алеша, заглядывая отцу в глаза — глазам мальчик верил больше, чем словам.

— А кому бы я мог его отдать? — усмехнулся Арсений.

— Да Миколка просил: дай мне, дай мне, — сдвинув бровки, рассказывал Алеша. — Я ему говорю: пусть тебе отец купит. А он отвечает: у меня нет отца. А я ему говорю… А я говорю… — Алеша смущенно улыбнулся: — Забыл, что я ему говорю…

Бедный Алеша, он и не знает, что его ждет то же, что и Миколку: и у него не будет отца, ведь суд отдаст его маме, которой он будет только мешать свободно жить. Такая мысль не впервые приходила в голову, но в те минуты, когда Алеши не было рядом, она так остро, так нестерпимо больно не ранила сердце. А сейчас так защемило в груди, перехватило дыхание, что Арсений свернул на обочину и остановил машину. Опустил голову на руки, оперся лбом на кулаки рук, стараясь унять боль, что жгла в груди. Алеша обхватил ручонками плечи отца, испуганно зашептал: