Владимир Канивец - Крах диссидентки

— О-о-о… — застонала Вита сквозь стиснутые зубы.

— Голова болит?

— Душа. И не болит, а горит. И горит так, что вот тут, — она взяла руку Арсения, приложила к туго стянутой лифчиком левой груди, — тут жжет. Так жгло, когда я перестала Алешу кормить. А мама сказала: это молоко перегорает. А что же сейчас перегорает?

— Я кофе сварил, — сказал Арсений. Он не поддержал разговора, думая о том, что перегорает в Витиной душе, боясь, что разговор этот сразу перейдет в ссору. Может, сюда тебе принести?

— Неси, — вяло согласилась Вита. Встала, пошатнулась и села. — Нет, я лучше прилягу, а то голова валится с плеч. Наверное, опять давление…

— Так, может, лекарство принести? — предложил Арсений.

— Нет, давай кофе, — попросила Вита, поправляя подушку под головой. — И как можно крепче! Диван качается, как лодка на волнах…

— На нем же тесно, — глядя, как Вита пристраивается, чтоб не упасть, заметил Арсений. — Иди в спальню.

— Ничего, я тут, — умостившись наконец, облегченно вздохнула Вита. — Да и не впервой мне…

Последние слова Вита проговорила с закрытыми глазами, чтобы не видеть, как этот упрек воспримет Арсений. Не впервые она устраивалась тут — в последнее время они часто ссорились, и она ночевала в своей комнате. Арсений на этот укор никак не ответил, хотя и считал, что его вины в их ссорах было значительно меньше, чем ее. А чаще всего она сама была виновата. Неделями спала на этом диванчике, и он уже не мог смотреть на него без лютой ненависти, будто диванчик был виноват в том, что они так долго не могут помириться. И если Вита ложилась тут, в его душе возникал страх, что снова начинается черная полоса в их жизни.

Когда Арсений, приготовив кофе, вернулся в комнату, Вита лежала с закрытыми глазами, в их уголках блестели капельки слез. Арсений молча остановился у порога, придерживая чашку, чтоб не звякала о блюдечко — руки его дрожали, — и затаил дыхание: казалось, стоит ему вымолвить лишь одно слово, как эти слезы боли, страдания оторвутся — они держались на кончиках ресниц — и горячими угольками упадут в его душу. По тому, как шевельнулись Витины брови, Арсений понял, что она слышала: он вошел, стоит рядом, но продолжала лежать неподвижно и молчать. И, только услышав запах кофе, жадно глотнула воздух, промолвила тихо:

— Поставь, я выпью… потом…

Арсений поставил чашку на столик, наклонился к Витиному лицу и осторожно, полный сочувствия к ней, спросил:

— Тебе очень плохо?

Вита утвердительно качнула головой, слезы сорвались с ресниц, покатились по бледному лицу — оно судорожно передернулось — закапали на подушку. Вита облегченно вздохнула — это были первые слезы после перенесенного стресса. Поморгала глазами — из них катились слезинки, — усмехнулась уголками губ, протянула Арсению руку:

— Помоги встать, а то тело такое тяжелое, будто свинцовое.

Рука Виты была холодно-влажной, бессильной. Арсений перехватил руку выше кисти, так как пальцы были точно неживые, потянул к себе, а когда Витины плечи оторвались от подушки, подсунул под них руку и помог жене сесть. Ее тело и правда было тяжелое, бессильно-вялое.

— Ох… — застонала Вита, опершись на спинку дивана. — Такое впечатление, словно голова распухла и вот тут, — она показала рукой на темя, — под черепом, образовалась полная горячего воздуха пустота. Не начало ли это безумия? А значит, духовной смерти?

— Может, врача вызвать? — обеспокоенно спросил Арсений.

— Не надо! Я и без помощи врача помру…

У Виты так подскочило давление, что она неделю ходила по квартире держась за стены, как пьяная. Глотала таблетки, прописанные врачом, пила кофе, который тот же врач ей запретил. Без кофе, как говорила, не могла жить. И это было верно, потому что, кроме кофе, она ничего не пила и не ела. Похудела за неделю так, будто несколько месяцев болела, всегда лучистые глаза ее потускнели, под ними залегли черные тени, лицо стало болезненно бледным. И только губы, как обычно, были ярко накрашены. С Арсением почти не говорила, ничего не просила и только коротко, сухо отвечала на его вопросы. Перечитывала своих любимых авторов: Хемингуэя, Маркеса, Сент-Экзюпери. Возле томиков этих авторов лежали ее блокнот и карандаш. Прежде она, написав что-либо, спешила прочитать Арсению — не терпелось услышать его мнение. Теперь же из этого блокнота — хотя карандаш торчал уже в середине — она Арсению ничего не читала. Почему? Пишет что-то такое, что, знает, ему не понравится? Или решила никогда и ничего ему не читать? Это обидно, ведь если записать все их разговоры, которые они вели раньше, так большая часть их — это чтение и обсуждение ее произведений. «Такого критика, как ты, — говорила Вита, — мне не найти. После разговора с тобой хочется глубже окунуться в материал, еще внимательнее проследить все внутренние пружины произведения».