Томас Гарди - Взор синих глаз [litres]

– Я должна подарить тебе что-то, чтобы ты вспоминал меня этой осенью в своих съемных комнатах, – говорила она. – Что бы это могло быть? Портреты приносят больше вреда, чем пользы, выбирая худшее выражение нашего лица из возможных. Волосы дарить – к несчастью. И ты не любишь украшения.

– Подари мне то, что станет постоянным напоминаньем о том, сколько времени мы проводили вместе здесь, в этой оранжерее. Я знаю, что мне будет дороже всего. Вот это маленькое миртовое деревце в горшке, о котором ты заботишься с такой нежностью.

Эльфрида задумчиво посмотрела на мирт.

– Я спокойно привезу его в Лондон в шляпной коробке, – сказал Найт. – И поставлю его на подоконник, и, потому, так как он все время будет у меня перед глазами, я буду думать о тебе постоянно.

Так уж вышло, что миртовое деревце, на которое указал Найт, имело особое происхождение и историю. Первоначально оно было веткой мирта, кою носил в петлице Стефан Смит, и затем он взял эту веточку, посадил в горшок и подарил ей, сказав, что если мирт примется, то пусть она ухаживает за ним да его вспоминает, пока он будет далеко.

Эльфрида посмотрела на деревце с тоской, и так как она была по-прежнему верна памяти о любви Смита, то просьба Найта отдать ей именно его заставила ее почувствовать боль и сожаление. Нет, будет верхом бессердечия, если она расстанется с этим миртом.

– Неужели нет ничего, что пришлось бы тебе по сердцу больше? – спросила она печально. – Это же самый обыкновенный мирт.

– Нет, я очень люблю мирт. – Видя, что она приняла в штыки его просьбу, он спросил снова: – Почему ты возражаешь, чтобы я взял именно этот?

– Ох, нет… я не возражаю прямо… это было просто чувство… Ах, смотри, вот другой побег мирта, совсем юный и такой же маленький… Куда более ценный сорт, и листья у него красивее… myrtus microphylla.

– Он прекрасно подойдет. Давай отнесем его ко мне в комнату, чтобы я не позабыл его. А что за романтическая история связана с другим?

– Его мне подарили.

Разговор оборвался. Найт больше об этом не думал до тех пор, пока не вошел в свою спальню вечером и не нашел второй мирт, что стоял в горшочке на его туалетном столике, как он и приказывал. В течение минуты он стоял, любуясь свежими листьями в свете свечей, и затем вспомнил о дневном разговоре.

Мужчины-возлюбленные, равно как и женщины, бывают испорчены избытком доброты и заботы, получаемой от своих любимых, и постоянная покорность Эльфриды привела к тому, что Найт проявлял только больше придирчивости в критических ситуациях, поскольку он был к ней очень сильно привязан. «Почему она не отдала мне тот, что я выбрал первым?» – спросил он себя. Даже такая маленькая непокорность, кою она выказала, была достаточно необыкновенной, чтобы стать достойной его внимания. Он не был рассержен на нее ни в малейшей степени; простое отличие в ее сегодняшнем поведении от ее всегдашнего вызвало у него размышления о сем предмете, поскольку оно озадачило его. «Это был подарок» – таковы были ее слова. Признавая это деревцо подарком, мыслил он, она едва ли ставила обыкновенного друга выше, чем его, своего возлюбленного, и если вверить его заботам тот первый мирт – это не сыграло бы никакой роли.

– Если только, разумеется, это не был подарок поклонника, – пробормотал он.

– Хотелось бы мне знать, был ли у Эльфриды когда-либо прежде возлюбленный? – сказал он громко, облекая для себя в слова довольно-таки новую идею. Этого и сопутствующих мыслей было достаточно, чтобы занять его ум, пока он засыпал, и заснул он позже, чем обычно.

На следующий день, когда они опять остались одни, он сказал ей довольно неожиданно:

– Ты любишь меня меньше или больше за то, что я сказал тебе, когда мы были на борту парохода, Эльфи?

– Ты рассказал мне так много всего, – отвечала она, поднимая на него глаза и улыбаясь.

– Я имею в виду признание, что ты выманила у меня, что я никогда прежде не был в положении влюбленного.

– Я полагаю, это удовлетворение: быть первой в твоем сердце, – сказала она, пытаясь продолжать улыбаться, но ее улыбка стала напряженной.

– Я собираюсь задать тебе вопрос, – сказал Найт с некоторой неловкостью. – Я задаю его только из прихоти, знай это, без всякой подлинной серьезности, Эльфрида. Ты, быть может, сочтешь это странным.

Эльфрида отчаянно пыталась не побледнеть. Она это не смогла, хотя ей огорчительно было думать, что бледность доказывала наличие более серьезной вины, чем румянец стыда.