Эра Ершова - В глубине души

— Мне нечего стыдиться, — возразила Галя, — это пускай ваш муж стыдится, что обманул меня. Я не знала, что он женат. Он сказал, что будет любить меня всю жизнь, и я ему поверила.

— Гурам, ты ей действительно так сказал? — воскликнула Нино.

Гурам безмолвствовал.

— Пусти, пусти меня! — закричала Нино.

Она вырвалась из рук мужа, ринулась в коридор, по пути обо что-то споткнулась, упала. С трудом поднялась на ноги и, сильно хромая, вышла за дверь. Гурам продолжал стоять на коленях.

— Что ты наделала… — наконец вымолвил он. — Теперь она от меня уйдет и детей заберет.

И почему-то в этот самый момент, именно в этот момент, Галя поняла, что стала взрослой, и ей стало нестерпимо жаль и этого Гурама, и его жену, и Нану с ее нелюбимым мужем.

И только себя она не жалела совсем, потому что вдруг почувствовала себя совершенно чужим человеком в этом запутанном мире выдуманных страстей — гостем, который запросто может повернуться и уйти в свободную, лишенную этих странных предрассудков жизнь.

А эти люди останутся здесь навсегда и будут продолжать терзать друг друга до тех пор, пока не состарятся.

Галя спокойно встала с кровати, надела очередную мужскую рубашку и, направляясь в ванную, попросила Гурама:

— Пожалуйста, включи телефон, мне нужно позвонить.

Выйдя из ванной, Галя набрала номер Наны. Нана подошла сразу, как будто все это время сидела у телефона и ждала Галиного звонка.

— Але, Галчонок, куда ты исчезла? — как ни в чем не бывало закричала Нана. — Мы здесь чуть с ума не сошли от страха! В розыск тебя объявили!

В другой раз Галя бы обязательно задала вопрос, о чем же вы думали, когда выставили меня за дверь в разорванной одежде, без копейки денег и без документов, но сейчас ей не хотелось к этому возвращаться. А хотелось как можно скорее оставить это все в прошлом, выбраться из этого города и больше никогда об этом не думать.

— Пожалуйста, забери меня отсюда, — попросила Галя. — Я бы доехала сама, но у меня нет одежды. И, пожалуйста, собери все мои вещи и документы не забудь, я хочу сегодня же уехать в Москву.

Провожали Галю всем миром.

На вокзал поехали Нана, Дото, Гия, Гурам, и все они, как ни в чем не бывало, подносили чемоданы, совали в руки цветы, пакеты со всякой снедью.

Никто не извинялся, не просил прощения, как будто все происшедшее было обычным, житейским делом.

Может быть, оно и было житейским делом для них, но Галя больше не поддавалась обаянию момента. Она уже провела черту, и там, за пределами этой черты, все было ненастоящее.

И поэтому, когда поезд тронулся, Галя попросту задернула занавеску. Нет, это была не ее жизнь.

Вприемной Marienhospital скопилось большое количество народу. Дело было в канун Рождества, и на лицах людей, ожидавших приема, постепенно появлялось выражение безнадежности. Прошло уже несколько часов, а дежурный врач еще ни разу не появился. На все вопросы ответ был один — доктор занят. Сам факт, что праздничный вечер придется провести в унылых коридорах больницы, интересовал не многих. Преобладающее большинство посетителей были люди других вероисповеданий, для которых Рождество было обычным, ничем не примечательным днем. Но почему-то именно эти люди проявляли больше всего беспокойства. Сильно ругался и сверкал темными глазами пожилой турок. Речи его понять никто не мог, но жестикуляция была достаточно выразительна. Он привел в больницу тщательно упакованную во всю необходимую атрибутику жену. Та затравленно выглядывала из своих платков и прижимала к носу пакетик со льдом. Судя по тому, что из-под пакетика по лицу расплывался большой фиолетовый синяк, нос был сломан, и она чувствовала себя виноватой. Другая арабская семья явилась всем кланом. Беременная женщина с целой оравой неугомонных детей, муж и еще двое каких-то мужчин. Все они громко переговаривались, и только женщина с красивым бледным лицом сидела тихо и задумчиво смотрела на свой живот. Были здесь и беженцы с африканского континента. Ожидание казалось для них делом совершенно естественным. Они жили вне времени и в каждой жизненной ситуации устраивались так, как если бы это было навсегда. Их лица были безмятежны, они улыбались. И рядом с этим монументальным спокойствием чем-то диким казалась русская женщина, которая, громко рыдая, пыталась ровно усадить на стуле своего пьяного мужа. А тот расслабленно улыбался и все норовил свалиться на пол. И все на ту сторону, где у него было явно что-то не в порядке. Видимо, он где-то упал, и теперь рука болталась совершенно произвольно, не соображаясь с движениями туловища.