Эрих Ремарк - Триумфальная арка [litres]

За столом рядом с ним сидели двое. Женщина средних лет, гладкие волосы расчесаны на пробор, и ее муж. Возле них стоял мальчик лет восьми. Очевидно, ходил между столиками, слушал разговоры взрослых, а теперь вернулся.

– Почему мы евреи? – вдруг спросил он у женщины.

Та ничего не ответила. Равич взглянул на Морозова.

– Мне пора, – бросил он. – В клинику.

– Я тоже пойду.

Они поднялись по лестнице.

– Что через край, то через край, – вздохнул Морозов. – Это я ответственно, как бывший антисемит, тебе заявляю.

После «катакомбы» клиника являла собой зрелище чуть ли не оптимистическое. Конечно, и здесь в воздухе пахло бедой, болезнями, мукой, но за этим хотя бы ощущалась какая-то логика, какой-то смысл. Понятно было, почему все так, а не иначе, что можно делать, а что нельзя. Здесь тебя ставили перед фактами, ты смотрел им в лицо и мог попытаться хоть что-то предпринять.

Вебер сидел у себя в кабинете и читал газету. Равич заглянул ему через плечо.

– Весело, да? – только и спросил он.

Вебер в ярости швырнул газету на пол.

– Продажная шайка! Пятьдесят процентов наших политиков повесить мало!

– Девяносто, – уточнил Равич. – Что-нибудь слышно про ту пациентку у Дюрана?

– Да с ней все в порядке. – Вебер нервно потянулся за сигарой. – Для вас, Равич, это, конечно, пустяки. Но я-то француз!

– Ну конечно, я же вообще никто. Но был бы рад, если бы Германия пала всего лишь так же низко, как Франция.

Вебер поднял на него глаза.

– Я вздор несу. Извините. – От волнения он даже забыл прикурить. – Войны не может быть, Равич! Этого просто быть не может! Все это брехня и пустые угрозы. А в последнюю минуту все как-нибудь рассосется. – Он помолчал немного. Куда подевалась его былая уверенность… – В конце концов, у нас еще есть линия Мажино! – заключил он на манер заклинания.

– Конечно, – подтвердил Равич без особой убежденности. Сколько он уже таких заклинаний слышал. Разговоры с французами обычно именно ими и кончались.

Вебер отер пот со лба.

– Дюран все свои капиталы в Америку перевел. Мне секретарша его шепнула.

– Очень на него похоже.

Вебер смотрел на Равича глазами затравленного моржа.

– Он не один такой. Мой шурин все свои французские ценные бумаги на американские обменял. Гастон Нерэ все накопления обратил в доллары и держит в сейфе. А Дюпон, по слухам, несколько мешков золота в саду зарыл. – Вебер вскочил. – Нет, не могу об этом говорить. Лично я отказываюсь! Отказываюсь верить! Это невозможно. Невозможно так предавать, так продавать Францию! В роковой час, я уверен, все встанут как один!

– Конечно, все, – без тени улыбки притворно поддакнул Равич. – Особенно политики и промышленные магнаты, даром что они уже сейчас с Германией вовсю делишки обтяпывают.

Вебер было дернулся, но тут же овладел собой.

– Равич… Давайте… Не лучше ли нам поговорить о чем-нибудь еще?

– Конечно, лучше. Я сегодня вечером везу Кэте Хэгстрем в Шербур. К полуночи вернусь.

– Прекрасно. – Вебер все еще сопел от волнения. – А для себя лично, Равич, что вы намерены предпринять?

– Ничего. Попаду во французский концлагерь. Это лучше, чем в немецкий.

– Исключено! Во Франции не будут сажать беженцев!

– Поживем – увидим. Хотя это напрашивается и даже возразить особенно нечего.

– Равич…

– Хорошо. Я же говорю: поживем – увидим. Я бы очень хотел, чтобы вы оказались правы. Вы уже слыхали? Лувр эвакуируют. Лучшие вещи перевозят в глубь страны.

– Нет. Быть не может. Откуда вы знаете?

– Сегодня после обеда сам заходил. Витражи Шартрского собора тоже уже сняты и упакованы. Вчера туда заезжал. Так сказать, сентиментальное путешествие. Хотел напоследок взглянуть. Так их там уже нет. Военный аэродром слишком близко. Вместо витражей там новенькие стекла. Все как в прошлом году перед Мюнхенской конференцией.

– Вот, вы сами же и сказали! – Вебер уцепился за последнюю соломинку надежды. – Тогда-то все обошлось! Сколько было шуму, а потом объявился Чемберлен со своим зонтиком мира…

– Ну да. Только на сей раз зонтик мира все еще в Лондоне, а богиня победы пока что в Лувре, но уже обезглавлена. Саму, правда, оставляют. Слишком тяжелая. Но без головы. Впрочем, мне пора. Кэте Хэгстрем уже ждет.

Сияя во тьме россыпью огней, белоснежная «Нормандия» [41] Трансатлантический лайнер «Нормандия», гордость французского флота, сконструированный под руководством русского эмигранта, инженера-кораблестроителя В. Юркевича (1885–1964), был спущен на воду в 1932 году. В декабре 1941 года ввиду военных действий на море корабль был принят в ВМФ США как транспортное судно, но уже в феврале 1942 года затонул в нью-йоркском порту в результате пожара, возникшего в ходе ремонтных работ. Первым читателям романа Ремарка, опубликованного в 1946 году, трагическая судьба «Нормандии» была, разумеется, хорошо известна. стеной вздымалась над причалом. Легкий бриз дышал солоноватой прохладой. Кэте Хэгстрем поплотнее запахнула пальто. Она еще больше похудела и осунулась. От лица и впрямь остались только кожа да кости, а еще, черными омутами, неожиданно огромные, пугающие глаза.