Эрих Ремарк - Ночь в Лиссабоне [litres]

– И что вы думаете сделать со своим паспортом?

– Мне он больше не нужен.

– У вас есть другой?

Шварц покачал головой:

– Мне вообще больше не нужен паспорт.

– В нем есть американская виза?

– Да.

– Не продадите его мне? – спросил я, хотя денег у меня не было.

Шварц покачал головой.

– Почему нет?

– Продать не могу, – сказал он. – Я сам получил его в подарок. Но могу подарить вам. Утром. Вам он пригодится?

– Господи! – У меня перехватило дыхание. – Пригодится! Он меня спасет! В моем паспорте нет американской визы и вряд ли я смог бы получить ее раньше завтрашнего вечера.

Шварц меланхолично улыбнулся:

– Как все повторяется! Вы напоминате мне о времени, когда я сидел в комнате умирающего Шварца и думал только о паспорте, который снова сделает меня человеком. Хорошо, я отдам вам свой паспорт. Вам нужно лишь переклеить фотографию. Возраст примерно тот же.

– Тридцать пять, – сказал я.

– Станете на год старше. У вас найдется человек, который умеет работать с паспортами?

– Я знаю тут одного, – ответил я. – Фотографию заменить несложно.

Шварц кивнул:

– Легче, чем сменить личность. – Некоторое время он смотрел в пространство перед собой. – Не странно ли, если вы теперь тоже полюбите картины? Как покойный Шварц… а потом я?

Против воли я слегка похолодел.

– Паспорт – всего лишь бумага, – сказал я. – Никакой магии.

– Нет? – спросил Шварц.

– Есть немного, – ответил я. – Но не так. Как долго вы пробыли в Париже?

Я так разволновался из-за Шварцева обещания отдать мне паспорт, что не услышал, что́ он сказал. Думал только о том, как бы получить визу и для Рут. Может, сумею выдать ее в консульстве за свою сестру. Едва ли от этого будет толк, ведь американские консульства очень въедливы, но без попытки не обойтись, если не случится второго чуда. И тут я вдруг услышал, как Шварц сказал:

– Он вдруг возник на пороге нашей парижской комнаты. Полтора месяца потратил, но разыскал нас. На сей раз не мобилизовал сотрудника германского консульства, явился сам и стоял перед нами в маленьком гостиничном номере с репродукциями амурных рисунков восемнадцатого века на стене, Георг Юргенс, обер-штурмбаннфюрер, брат Хелен, большой, широкий, две сотни фунтов весу и втрое больший германец, чем в Оснабрюке, хоть сейчас и в штатском. Стоял и смотрел на нас.

«Стало быть, сплошное вранье, – сказал он. – Я так и думал, что-то здесь чертовски нечисто!»

«А что вас удивляет? – отозвался я. – Куда вы ни явитесь, всюду нечисто. Вонь и грязища! Из-за вашего появления».

Хелен рассмеялась.

«Прекрати смеяться!» – рявкнул Георг.

«А вы не орите! – сказал я. – Или вас отсюда вышвырнут!»

«Почему бы вам самому не попробовать?»

Я покачал головой: «По-прежнему изображаете героя, когда опасности нет? Вы фунтов на сорок тяжелее меня. Ни один арбитр не позволил бы нам боксировать друг с другом. Что вам здесь нужно?»

«Вас, изменника родины, это не касается. Выйдите вон! Я хочу поговорить с сестрой!»

«Останься! – сказала мне Хелен. Она пылала гневом. Медленно встала, взяла в руки мраморную пепельницу. – Еще одна подобная фраза, и эта штуковина полетит тебе в физиономию, – очень спокойно сказала она Георгу. – Ты не в Германии».

«К сожалению, пока нет! Но погодите, скоро здесь будет Германия!»

«Здесь никогда не будет Германии, – сказала Хелен. – Возможно, вы, солдатня, на время захватите этот город, но он останется Францией. Ты явился спорить об этом?»

«Я приехал забрать тебя домой. Неужели ты не понимаешь, что с тобой случится, если война застанет тебя здесь?»

«Ничего особенного не случится».

«Тебя посадят в тюрьму».

Я увидел, что на миг Хелен растерялась.

«Возможно, нас посадят в лагерь, – сказал я. – Но это будет лагерь для интернированных, а не концентрационный, как в Германии».

«Много вы знаете!» – выкрикнул Георг.

«Достаточно, – сказал я. – Я побывал в одном из ваших… при вашем содействии».

«Вы, червяк, были в воспитательном лагере, – презрительно бросил Георг. – Но бесполезно. Как только вас выпустили, вы дезертировали».

«Завидую вашему лексикону, – сказал я. – Если кто-то от вас убегает, вы сразу объявляете его дезертиром».

«А как иначе? У вас был приказ не покидать Германию!»

Я отмахнулся. У меня было достаточно подобных разговоров с Георгом, еще до того, как он получил власть засадить меня за это в лагерь.

«Георг всегда был идиотом, – сказала Хелен. – Мускулистый слабак. Ему, как толстухе корсет, необходимо бронированное мировоззрение, ведь иначе он расползется. Не спорь с ним. Он бесится, оттого что слаб».