Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Ты телеграмму Лилиан отправил? – спросил он у Торриани.

– Да, – отозвался тот. – Готовность две минуты.

Клерфэ кивнул. Машина медленно покатила с Рыночной площади к бульвару Венеция и замерла: перед ними уже никого. Сейчас, с этой минуты и, по сути, на ближайшие полдня и полночи, хронометрист с секундомером становится главным человеком на свете. «Вот и пусть будет», – подумалось Клерфэ. Но ведь это не так. Я слишком много думаю о Лилиан. Надо было Торриани за руль сажать, но теперь-то уже поздно.

– Двадцать секунд, – объявил Торриани.

– Слава богу! Ну, ко всем чертям!

Стартер дал отмашку, машина рванулась. Крики толпы утонули в грохоте.

– Со старта ушел Клерфэ с механиком Торриани! – срывающимся голосом объявил диктор.

Лилиан вернулась в гостиницу. Она чувствовала, у нее легкий жар, но решила этого не замечать. Такое часто бывало, то на градус больше, то еще немного, и ей ли не знать, что это значит. Посмотрелась в зеркало. «По крайней мере, к вечеру вид не такой бледный, – подумала она и про себя улыбнулась очередной своей маленькой уловке: – Вот, даже температуру из врага превратила в вечернего друга, который придает глазам блеск, а лицу взволнованную живость».

Отойдя от зеркала, она обнаружила на столе сразу две телеграммы. «Клерфэ!» – пронеслось в голове, и у нее сразу екнуло сердце. Хотя все еще только началось, что могло случиться? Она в нерешительности медлила, глядя на оба сложенных, заклеенных листка. Потом осторожно взяла первый, вскрыла. От Клерфэ. «Через четверть часа стартуем. Потоп. Не улетай, Фламинго».

Она отложила листок. Помедлив, распечатала вторую телеграмму. Делать это было еще страшней, вдруг уже от комиссара гонки, вдруг несчастье, – но и эта оказалась от Клерфэ. «Зачем он так? – мелькнуло в голове. – Не понимает, что ли: сейчас каждая телеграмма – только лишний страх?»

Она открыла шкаф, чтобы выбрать платье на вечер. В дверь постучали. Оказалось, швейцар.

– Это вам радио, мадемуазель. Тут и Милан, и Рим, поймаете легко. – Он подключил приемник к сети. – И еще телеграмма для вас.

«Да сколько же еще он их пришлет? – мысленно вознегодовала она. – Если вздумал этак меня караулить, лучше бы сразу посадил в соседнем номере частного детектива». Она остановила свой выбор на платье, в котором была в Венеции. После чистки пятен на нем не осталось. С тех пор она решила, что это платье счастливое и стала считать его чем-то вроде талисмана. Вот и сейчас, вскрывая последнюю телеграмму, за него держалась. Но телеграмма была не от Клерфэ, а для него – поздравления, пожелания успеха. Она-то как сюда попала? В подступающих сумерках Лилиан с трудом разобрала подпись: Хольман. Поискала обратный адрес. Да, санаторий «Белла Виста».

Она почти боязливо отложила листок на стол. «Сегодня какой-то день призраков, – думала она, пересев на кровать. – Клерфэ, притаившись в немоте радиоприемника, только и ждет, чтобы ворваться к ней в номер, заполняя все и вся ревом мотора, а теперь еще эта телеграмма, принесшая с собой забытые лица, безмолвно взирающие на нее из прямоугольника окна».

Это была первая со дня отъезда весточка из санатория. Сама она тоже туда не писала. Не хотелось. Хотелось, наоборот, навсегда оставить это позади. Ведь она так уверена была, что никогда туда не вернется, все тамошнее для нее будто умерло.

Она долго сидела молча, не шевелясь. Потом покрутила ручки радиоприемника – настал час новостей. Рим ворвался в комнату ураганом шума, выкриков, фамилий гонщиков, названий знакомых и незнакомых мест, городов, Мантуя, Равенна, Болонья, Аквила, перечислением часов и минут, возбужденным голосом диктора, возвещавшим, словно это Святой Грааль, кто у кого сколько минут выигрывает, вопившем о поломке карбюраторов, полетевших клапанах, отказавших бензонасосах, словно это вселенские катастрофы, и казалось, этот голос силком заталкивает в тихий сумрак ее комнаты все неистовство гонки, где дорога каждая секунда, но не потому, что это секунда жизни, а лишь потому, что за эти секунды кто-то на мокрой трассе, на тысяче петляющих ее поворотов под крики ошалелой толпы на пару сотен метров раньше других проскочит черту промежуточного финиша и тут же помчится дальше, словно удирая от атомного взрыва. «Почему меня это ничуть не трогает? – думала Лилиан. – Почему азарт миллионов людей, которые в этот вечер и в эту ночь высыпали на обочины трассы, нисколько меня не заражает? Разве не должна я чувствовать его еще острее, чем они? Разве моя жизнь не сродни гонке? Гонке, где надо успеть урвать сколько можешь, гонке за фантомом, что несется перед тобой, как механический заяц перед сворой гончих на собачьих бегах?»