Федор Левин - Из глубин памяти

Перебирая свои старые бумаги, я нашел письмо Юрия Тынянова. Перечел его — и всплыли воспоминания о наших немногих встречах.

Познакомился я с ним в 1934 году. Летом этого года состоялось решение о том, чтобы слить в одно целое два издательства художественной литературы: Московское товарищество писателей (МТП)и Издательство писателей в Ленинграде.

Как известно, из них образовалось издательство «Советский писатель». Мне было поручено осуществить это слияние (я был назначен директором и главным редактором «Советского писателя»). Проведя подготовительную работу в Москве, я поехал в Ленинград. На вокзале меня встретила Зоя Александровна Никитина. Уж не помню, как именовалась ее должность — то ли ответственный секретарь, то ли заведующий редакцией или как-то иначе, — но она была «деловой душой» издательства.

Я редко встречал такую энергичную женщину, знавшую свое дело во всех тонкостях. Она превосходно разбиралась в сортах бумаги, в шрифтах и всей технике типографского дела, сама могла набирать, знала работу технического редактора, художественного редактора, была влюблена в свое издательство и трудилась в нем неутомимо. Замечу, что после слияния она еще долго руководила Ленинградским отделением «Советского писателя». Зоя Александровна с молодых лет вошла в литературную жизнь Ленинграда, стояла близко к «Серапионовым братьям», ее друзьями с тех пор стали Константин Федин, Михаил Слонимский, Михаил Зощенко, семья Николая Чуковского и многие другие. В описываемое мною время она была замужем за Михаилом Эммануиловичем Козаковым, с которым мы тогда же и познакомились. Я побывал у них дома и с удовольствием увидел особый шкаф, в котором были собраны все книги, выпущенные Издательством писателей в Ленинграде, включая двенадцатитомное издание Александра Блока.

Мне надо было встретиться со многими ленинградскими писателями, с членами правления издательства. Но начать, конечно, следовало с председателя правления издательства К. А. Федина.

В жаркий летний день, редкий для Ленинграда, отправились мы в Детское Село. Безоблачное синее небо, сияющее, палящее солнце, вокруг леса и парки — густая, плотная, темная зелень лип, берез, кленов, вязов, дубов, — все было прекрасно, и только тревожил меня предстоящий разговор с Фединым, — нелегкая предстояла мне задача: смягчить ту боль, которую неизбежно должна была причинить реорганизация. Ведь в Издательство писателей в Ленинграде Константин Александрович вложил много сил, это было его детище, ему была отдана его любовь.

Константин Александрович жил на даче в боковом крыле Екатерининского дворца. В этой части было, видимо, какое-то подсобное помещение, быть может столовая для служителей. Огромная комната, громадные окна, высоченный потолок, тяжелые, массивные стулья — мебель дворцовая, но не музейная, — и посредине исполинский стол, вокруг которого могло бы легко усесться с полсотни человек. На столе книги, книги, журналы, рукописи. Федин жил один. Я подумал: хорошо ему тут работать. Тишина, в открытые окна льется ясный свет и благоухающий воздух. Можно походить по комнате — это не тесная городская квартира, — и в этой обстановке, в этих объемах и размерах, рассчитанных как будто на Илью Муромца, нельзя думать о чем-то мелком и плоском. И повсюду в парке дворца чудится тень Пушкина-лицеиста, его дух витает здесь.

Константин Александрович уже знал о постановлении. Он, конечно, был расстроен, мой визит не мог быть ему приятен. Но присущая ему сдержанность, умение владеть собой, вежливость и любезность, неизменный такт помогли нам вести беседу. Одно только выдало его глубокое огорчение: Федин категорически отказался принимать какое-либо участие в работе того филиала «Советского писателя», в который превращалось издательство. Мы простились.

— Заедем к Тынянову, — предложила Зоя Александровна. — Он здесь на даче.

— Заедем.

Мне очень хотелось познакомиться с Юрием Николаевичем, автором «Кюхли», «Смерти Вазир-Мухтара», «Малолетнего Витушишникова» и «Подпоручика Киже» — произведений, которые я читал с изумлением, восхищаясь талантом Тынянова.

Юрия Николаевича мы застали за пасьянсом, — он пояснил, что так отдыхает от работы, выключается из своих размышлений.

Юрий Николаевич понравился мне чрезвычайно. Он, как и Федин, был человеком, так сказать, петербургской складки (хотя оба они родились и росли в других городах). На них был особый отпечаток, который обязательно накладывает жизнь в этом городе, его атмосфера, его красота — Нева, мосты, дворцы, здания, острова, улицы, музеи, площади с их ансамблями, Невский проспект. Пленяла тонкость его ума, проявлявшаяся в беседе, как и в книгах, остроумие, наблюдательность. Словом, я ушел, очарованный им.