Энтони Берджесс - Право на ответ [litres]

Кажется, я ничего более гадкого отцу за всю жизнь не сказал, но он только охнул в ответ.

– Ты знаешь, о чем я, – сказал я. – Как бы тебе понравилось, если бы кто-то вот так развернулся и ушел от тебя, это же все равно что пощечина.

– Хорошо, – уступил отец, – я вернусь.

Он укашлял прочь, а я пошел на кухню, которая хлопотами мистера Раджа превратилась в прохладный филиал Цейлона, усыпанный куркумой, стручковым перцем, кардамоном, наполненный громким шипением сковороды и густыми жаркими ароматами.

– Могу я помочь? – спросил я, и мистер Радж чуть ли не взашей вытолкал меня вон, размахивая руками, точно ветряк, и вращая дикими очами:

– Нет, нет и нет. Я, и только я сам должен это делать, понимаете? Я!

Так что я уполз прочь и укрылся за отцовской «Дейли экспресс», кашляя время от времени. Я даже ни одной сигареты за все утро не выкурил.

Отец, возвратившийся к новостям в час дня, чуть ли не бочком прокрался в дверь. Карри захватил дом, и у отца был виноватый взгляд незваного гостя. А потом, едва радио пропикало час, мистер Радж, хозяин в старом фартуке, найденном им в кухне, белозубый и сверкающий точеным носом, загромыхал салатниками с ломтиками перца, бананов, кокоса, огурцами, томатными кружочками, крутыми яйцами, маринованными пикулями, кольцами лука, корнишонами, чтобы они воссияли на столе, все еще накрытом к завтраку. Потом он принес рис и чапати [42] Чапати – хлеб из пшеничной муки наподобие тонкого лаваша. , потом подал блюда с рыбой – жареной и приправленной карри, а следом – сочные мясистые куски баранины под густым и горячим коричнево-красным соусом. И в качестве последнего аккорда он с размаху брякнул на стол громадный горшок с чатни [43] Чатни – традиционные индийские приправы, оттеняющие вкус основного блюда. , украшенный этикеткой, на коей счастливое темнокожее семейство облизывает пальцы под надписью сингальской вязью. У отца был испуганный вид. Диктор бубнил новости, но никто его не слушал.

– Кушайте! – пригласил мистер Радж. – Налетайте на еду. В благодарность за гостеприимство и доброту.

И мы налетели. Папа зачерпнул карри, и у него перехватило дух. Он сунулся было по привычке в кухню за стаканом холодной воды, но мистер Радж воскликнул:

– Нет-нет! Я принесу. Это моя привилегия, мистеры Денхэмы.

Перед отцом словно открылся новый мир. Он ел, а глаза у него были изумленно распахнуты, как у младенцев с полотен эпохи Возрождения.

– Я понятия не имел, – потрясенно выдохнул он, – никогда даже не думал.

Он напоминал юнца после первого любовного соития. Новости подошли к концу, и кто-то принялся рассказывать о древних реликвиях Нортгемптоншира. А мы всё ели, уляпываясь соусом и отдуваясь, и кашляли уже не так натужно.

– Невероятно, – млел отец.

Мистер Радж сиял, изящными пальцами разрывая чапати. Это был замечательный карри – и потакание чревоугодию, и средство народной медицины. Мы все еще трапезничали, когда приехал викарий высокой церкви, чтобы забрать отца к девяти лункам. Разомлевший отец пригласил его войти. Викарий напоминал пепельно-седого актера в клетчатом жилете под жестким пасторским воротничком.

– Достопочтенный джентльмен, – сказал мистер Радж, – налетайте тоже, сэр. Здесь на всех хватит. Я никогда не имел возможности должным образом воздать добрым миссионерам за мое великолепное начальное образование.

– Ну, – сказал викарий, – выглядит действительно чертовски аппетитно.

– Это мистер Эр, – сказал отец, который всегда с трудом запоминал фамилии, – а это мой сын.

– Я уже позавтракал, – сказал викарий, – но стряпня моей экономки ни черта не сто́ит рядом с вашими яствами, богом клянусь.

И он преломил с нами чапати, а затем за обе щеки принялся уплетать истекающую жиром баранину. Чудная это была компания – усердный мистер Радж, коричневый и сияющий в старом фартуке, отец с просветленным взором, забрызганный красно-бурым маслянистым соусом, викарий, демонстрирующий, как здорово он умеет чертыхаться, в перерывах между жеванием, и я сам – небритый, в толстом мужском домашнем халате. Тем временем по радио зазвучала музыка, а мы будто бы исполняли карри, играя на нем, как на роскошном органе со множеством регистров. Викарий сказал что-то, я попытался ему ответить, но голос у меня почти пропал:

– Хрр, харри, хрош, – сказал я, а викарий рассмеялся по-актерски и заметил:

– Чертовски вам повезло, что вы не наш брат-проповедник, потерявший голос. Мне сегодня вечером еще выступать перед старыми коровами – оплотом «Союза матерей». Я помню, ха-ха, как в Теологическом колледже старина Берти Бодкин должен был читать проповедь на «Я свет миру» [44] Иоанн 8:12 , и мы его с нашей галерки почти не слышали. Тогда я крикнул: «Подтяни чертов фитиль, Берти!»