Энтони Берджесс - Право на ответ [litres]

У него был лик святого с полотна Эль Греко.

– И предательство потребителей, – продолжал он. – Особенно женщин.

– Да, женщин! – воскликнул я и рассказал ему про девушку в гостинице.

Он угрюмо кивнул, сказав:

– Надо бы нам с вами встретиться, когда я вернусь. Я выпил с вами, и вы мне как родной, а то, что они делают моей родне, то они делают мне. Но только один раз. Я б ей вывеску подпортил, уверяю вас.

– Но вы же не одобряете жестокость?

– Нет, но жестокость и наказание – не одно и то же. Людям нельзя спускать так легко. Нельзя воодушевлять их на дальнейшие проказы. Накажи их жестоко, и кто-то исправится. И для человечества лучше, в конце-то концов. И для них самих.

– И какое же наказание?

– Хорошо бы морду начистить, пару зубов выбить, не очень больно, но чтоб запомнили на всю жизнь, так вот. Это наш долг, я так думаю.

– Вам следовало бы стать богом, – сказал я.

– Мне? Богом? – Он скорчил рожу потолку, словно бог там и находился. – Я поступаю иначе, скажу я вам. Бог много натворил дурного, и это факт.

И тут моралист кивнул печально, но благожелательно. Воздел руку, вроде как благословляя меня, и ушел спать.

Улетел я в четыре часа утра. Прошел месяц, и мне больше не попадалось никого, столь яростно обуянного морализаторством. Мы с Уикером отметили Рождество за обедом в гостинице, и Уикер немного всплакнул в туалете, тихо поскулил на балконе в гостиной, выходившем на море, думая о том, что это было первое Рождество вдали от дома (ему повезло отмазаться от призыва в армию). Я погладил его, как собачонку, и сказал:

– Тише, тише. Наша судьба жить в изгнании. Но мы всегда находим шестипенсовики в пудинге, а вот бутылку кларета я поищу сам. Тише, тише.

Прибой свистел и грохотал, над пальмами висела полная цейлонская луна.

– И это будет продолжаться три года, три года, – плакал он благотворными мальчишескими слезами.

«Надо бы свести его, – подумал я, – с какой-нибудь девицей, евразийской школьной наставницей». Но потом сообразил: а зачем мне это надо? Так или иначе, неписаное правило Компании запрещало подобное панибратство во время испытательного срока. Пусть глаза краснеют ночью, утром будут яснее видеть.

Рождество миновало, пришел Новый год, и Уикер снова обедал со мной, и мы с ним открыли шампанское под бой часов. Он снова плакал, не так сильно, как на прошлой неделе, и сказал:

– Новый год. Тим был самым безрадостным и всегда встречал Новый год с розгой от святого Николая и Негром. Негр – это наш кот.

Он заплакал в краткой, но сильной вспышке воспоминаний о Негре. Я погладил его, как собачку, и сказал:

– Тише, тише. Наша судьба – жить в изгнании. Но у меня всегда в запасе есть полбутылки «Лансона».

Следование этой забавной семейной традиции – приберегать по полбутылки всякой всячины для юного Уикера – означало, возможно, слишком сильное погружение в адлеровскую семейную терапию. Я добавил, все еще поглаживая его:

– Я понимаю ваши чувства по отношению к Негру. У меня тоже был кот, который всегда любовался собой в садовой луже. Я называл его Конрад, и, знаете ли, мало кто мог сказать почему.

Он поднял опухшие глаза.

– Черный кот? – спросил он.

И тогда в моей жизни появился мистер Радж. Демонстрируя прекрасные зубы в песне англо-цейлонской речи, он заявил:

– Было бы хорошо, если бы ваш юный друг поменьше говорил о неграх.

Он был одет в идеально пошитый смокинг из вискозы.

– Мы-то с вами, – сказал он, – понимаем, но здесь слишком много людей, которые не поймут. И благоразумнее, я думаю, не…

Молодой Уикер, глядя на него затуманенным взором, сказал:

– Я говорю о нашем Негре, не о вашей компашке! Ваши могут пойти сами знаете куда!

– Ну же, Ральф, – сказал я, – вспомните. Вспомните, что я вам говорил.

Господи. Мне уезжать меньше чем через неделю, а он, несмотря на все мои инструкции, еще не готов.

– Да, ваши могут пойти сами знаете куда, – повторил Уикер. – По какому праву ваши люди думают, что они лучше, чем мы? Просто потому, что вы черные, а мы белые? Почему плохо быть белым? И в любом случае это не наша вина, не так ли? Я прошу прощения за то, что я белый – это поможет? Может, мне надо прыгнуть в море?!

Он сделал движение, будто собрался прыгнуть, а учитывая прилив, достаточно было преодолеть балконные перила.

– Спокойно, спокойно, – сказал мистер Радж, в манере, подобной той, когда полупьяный житель Востока пытается обнять того, кто, как он знает, по выражению Сантаяны, больше не его нежный, ребячливый господин.