Филиппо Маринетти - Футурист Мафарка. Африканский роман

«Помни, что ты должен любить себя самого больше всего на свете!.. Сохрани навсегда свое великолепие не для будущих радостей, но для блеска настоящего момента!.. Люби себя настолько глубоко, чтобы быть в состоянии отдаться смерти, чтобы быть в состоянии одним движением окраситься в более яркую краску!.. Люби себя так, чтобы ты был в состоянии отдаться первому попавшемуся спазму и убить прошлое и сделать бесполезным ожидание будущего, которое ты должен превзойти!.. Сделай так, чтобы реальность сегодняшнего дня была бы прекрасней реализованной мечты завтрашнего!..»

Мафарка умолк. Кто же кусал его в затылок зубами скоротечной лавы?

Он обернулся. Далеко, там, на крайней линии горизонта, солнце, раскаленная змея, протыкало ядовитым золотым языком белое пространство.

Тогда в полукруге грандиозных скал, под охватывавшей их солнечной лаской трепетавших, ярость из яростей сжала горло Мафарки, и он трижды вскричал:

– Газурмах! Газурмах! Газурмах! Вот моя душа!.. Протяни мне губы и открой уста для моего поцелуя!..

Он бросился на шею к сыну и прильнул ртом к изваянным устам.

Огромное тело Газурмаха тотчас же сильно отпрыгнуло, и могучие крылья затрепыхались, разбивая перегородки клетки. Как боевая лошадь стряхивает стрелы, засевшие в ее круп, как мнимый хромой далеко отбрасывает, выйдя из города, костыли, – так прекраснейшая в мире птица освободилась от заключавшей ее клетки. Но Газурмах не мог ринуться вперед, потому что отец висел у него на шее, как тяжелое ожерелье нежности.

Наконец Мафарка оторвал губы от губ сына. И он смеялся от радости при виде того, как смягчаются и трепещут прекрасные губы из дерева, окрашиваясь багряной кровью. Он чувствовал, как грудь сына могуче вздымается под его грудью, как волна под животом пловца.

– О, мой сын! Еще один поцелуй, чтобы я весь перелился в тебя!.. Ах, не отталкивай меня так! Разве я надоел тебе, как узкая одежда, которую сбрасывают, собираясь нырнуть!..

Помни о моих советах! Но поскорее забудь черты моего лица!.. Придет день, увы! когда ты будешь тщетно стараться вызвать в памяти очертание моего тела, мой любимый жест, цвет моих глаз!.. И ты будешь страдать оттого, что недостаточно любил меня и недостаточно целовал мое лицо!.. О, не плачь тогда!.. Или по крайней мере скорее осуши слезы, вырвавшиеся из-под твоих век!.. Ты должен сохранить твое неиссякающее веселие!.. Но твоя красота оскорбляет, давит и ослепляет меня. Ты убиваешь меня, дитя мое, ты меня убиваешь и я умираю от ревности!..

Подлый ужас зазмеился внутри Мафарки. Зачем он должен покинуть свое любимое произведение, отдавая таким образом его темному будущему?

– Остаться с тобою, мое любимое дитя, еще минутку!.. Нет, нет!..

И вдруг желание убийства заставило его открыть челюсти, чтобы укусить Газурмаха в щеку!.. Воля отца поколебалась!.. Он продолжал неподвижно висеть на шее сына, которого он омывал мучительным и нежным поцелуем, увековечившим безграничную нежность. Но Газурмах не сдерживал больше возмутившегося сердца, нетерпеливо скакавшего в обширной груди. Внезапно он качнулся туда-сюда, и далеко отбросил отца, подобно тому, как яростный бык сбрасывает ярмо.

Мафарка неподвижно упал на скалы, сплющившись, как мокрое белье.

Тогда огромные оранжевые крылья шумно раскрылись, как двери храма, в огромном полукруге скал. Газурмах бросился вперед между лопнувшими челюстями клетки. Его могучие ноги топтали покрытые водорослями края огромного каменного основания; потом его грудь резко прорвала волнистый и переменчивый шелк моря. Большой всплеск пены обрызгал ему лицо, и он одним прыжком унесся в пространство.

Вдали, в заливе, блестящем от разноцветных отблесков, как громадный амфитеатр, битком набитый пышными зрителями, черные корабли, распятые и дрожащие на остриях скал, умирали во власти сонливых волн, машинально кусавших их ноги.

Когда Газурмах достиг Южного мыса, он увидел разбитый бриг, килем кверху; бриг еще хрипел подпрыгивая и треща; передние ноги его попали в его внутренности, и он напоминал оленя с разорванным животом. Он протягивал к заре угрожающие и бесполезные рога бушприта, стряхивая с боков утопающих, зеленоватых и кусающихся, как мухи; его хвост из пловучих снастей не мог больше прогнать этих мух. Некоторые утопающие цеплялись за спасательную сетку, и подводную часть руками, скорченными смертью.

Большой белый полет жалобных чаек, вертевшихся гибким венком на ленивых качелях, качаемых морем, темной кормилицей!.. кормилицей!