Едва она промолвила свой краткий
Ответ, как искуситель, осмелев,
Чтоб показать любовь свою и ревность
На пользу человека, как бы видя
Обиду, нанесенную ему,
И воспылав негодованьем страстным,
Ударился в иную хитрость: начал,
Как бы в смущеньи, извиваться он,
Как бы стараясь сохранить приличье,
И принял вид торжественный, как будто
Речь важную сбираясь повести.
Как в древности оратор знаменитый
В Афинах или в Риме, где цвело
Великое когда-то красноречье,
Печально замолчавшее с тех пор,
Готовясь к речи важной и серьезной,
Сбирал свои все силы, выдавая
Лишь жестами безмолвное волненье
Свое, и, наконец заговорив,
Пускал высоких слов потоки быстро,
Без предисловий, чтоб не замедлять
Свое стремленье к истине и праву, –
Так искуситель, воодушевись,
Во весь свой рост поднявшись, страстно начал:
«О ты, святое, мудрое и мудрость
Дающее растенье! Матерь знанья!
Как ясно силу всю твою в себе
Я чувствую! Не только различаю
Вещей причины – вижу я пути
Сил высших, хоть они и велемудры!
Не верь, царица мира, и не бойся
Угроз тех страшных: не умрете вы!
Откуда смерть придет к вам? От плода ли?
Он жизнь вам даст для знанья. От Того,
Кто угрожал вам? Посмотри, однако,
Ты на меня: я ела – и живу
И даже стала много совершенней,
Чем рок судил мне, только потому,
Что свой удел я превзойти решилась.
Ужели недоступно человеку
То, что доступно зверю? Разве Бог
На вас Своим воспламенится гневом
За столь пустой проступок? Разве Он
Не будет вас скорей хвалить за храбрость,
За то, что смерти страх – что б эта смерть
Ни значила – не отвратил нимало
Вас от стремленья смелого к тому,
Что осчастливит вас, что даст вам знанье
Добра и Зла? Добра – как это верно!
А что до Зла, то – если точно Зло
На свете есть – не лучшее ли средство
Узнать его, чтоб после избегать?
Не может Бог карать вас и быть правым,
А если Он не прав, то Он – не Бог,
А потому и нечего бояться
И слушаться Его, – страх самый смерти
В вас должен страх пред Богом подавить.
Зачем Он запретил вам это? Только
Затем, чтоб вас в невежестве держать,
Чтоб вы пред Ним благоговели слепо!
Он знает, что в тот день, как этот плод
Съедите вы, вмиг озарятся светом
Глаза у вас, бродящих в полутьме;
Откроются, прозреют ваши очи,
Вы будете, как боги, знать Добро
И Зло вполне, как боги это знают.
Я человеком сделалась внутри –
Вы, с этим в соответствии, конечно,
Должны богами стать: как человеком
Стал зверь – так богом станет человек.
Вот ваша смерть в чем состоит, быть может!
Умрете вы как люди, чтобы стать
Богами! Пусть грозят вам этой смертью:
Ее вам остается лишь желать!
И что такое боги, чтобы люди
В них превратиться не могли, как только
Божественную пищу станут есть?
Нам говорят, что боги были прежде,
Чем мы, и нашей пользуются верой,
Чтоб убедить, что в мире все – от них.
Я в этом сомневаюсь, ибо вижу,
Что эта вкруг прекрасная земля,
Лучами согреваемая солнца,
Все производит, боги ж – ничего.
Ведь если все – от них, кто ж в это Древо
Добра и Зла познанье заключил
И кто поест его плодов – сейчас же
Имеет мудрость против воли их?
И в чем обида им от человека,
Коль также к знанию устремится он?
И чем мешает Богу ваше знанье
Иль пользованье ваше этим древом,
Когда все вещи в мире – от Него?
Иль это зависть? Разве может зависть
В груди небесной жить? Вот, вот причина –
И есть еще другие, – почему
Вам плод тот чудный нужен непременно!
Возьми ж его, богиня-человек,
Сорви без страха и вкушай свободно!»
Так кончил он коварные слова,
Которые чрезмерно легкий доступ
Нашли к ней в сердце. Пристально смотрела
Она на плод, который соблазнить
Одним своим мог видом, и звучали
В ушах ее злодея уговоры,
Которые притом казались ей
Исполненными разума и правды.
Меж тем уж час полуденный пришел,
И голод в ней проснулся, ароматом
Прекрасного плода еще усилен,
И засветилось у нее в глазах
Стремленье плод тот тронуть иль отведать;
Но, медля все ж исполнить это, так
Она сама с собою рассуждала: