Тадеуш Конвицкий - Современный сонник

— Однажды ночью наши люди шли на задание в деревню. Их поймал патруль из управления безопасности. Перебили всех до одного и оставили посреди деревни. Тогда были сильные морозы. И трупы пришлось потом вырубать из земли.

— Это неправда. Наши так не поступали! — крикнул тот же голос из зала. — Признайтесь, что вы лжете.

— Я не лгу.

— Пропаганда! Бандитская пропаганда!

— Я сам видел.

Секретарь встает. С минуту перекладывает карандаши на своем столе.

— Это трагические эпизоды, — говорит он. — И пожалуй, не здесь о них надо говорить.

— Почему? — отзывается тот же голос из зала. — Пусть изложит все обстоятельства. Его отряд, может, и по сей день существует.

— Да, да, вы правы, — соглашается секретарь. — Каждому понятно, что человек, приняв решение, должен учесть и все его последствия. Правда?

Он выжидательно смотрит на меня.

— Я все сказал, — говорю я с тоской. — Мне нечего добавить. Я не хочу вспоминать те времена. Знать о них не хочу.

Вдруг подает голос заплаканная женщина:

— А почему вы вздумали к нам присоединиться? Почему вступаете в нашу партию?

Я смотрю на красное полотнище, которым обтянута трибуна, вижу отдельные нитки основы и удивляюсь, каким образом из стольких кривых, нескладных узелков образуется такое обширное пространство гладкой ткани. Я никого не хочу выдавать. Хочу быть верным себе, но выдавать никого не хочу.

— Вы слышали мой, вопрос? — спрашивает женщина.

— Я никого не хочу выдавать, — шепчу я.

— Говорите громче, мы ничего не слышим! — кричат из зала.

— Я не могу никого выдать, потому что никогда себе этого не прощу, до самой смерти меня будет мучить мысль об этом. — Я знаю, что они меня не слышат. А мне хочется кричать, кричать, пока еще не поздно.

Секретарь встает.

— Разрешите, я за него отвечу. К нам приходят люди с разными судьбами. Они совершают нелегкий выбор, наперекор всей той атмосфере, в которой они росли, вопреки всему тому, к чему были привязаны, что заполняло их существование. Их толкает на этот шаг естественное желание обуздать злую волю человека, ту стихию жизни, которая творит несправедливость, возвышает сильных и беспощадных и унижает слабых и честных, пробуждает эгоизм, направленный против ближних, ту стихию жизни, которая неустанно усиливает общее ощущение катастрофы и безнадежности, хаоса и отчаяния…

Откуда-то из огромной дали я слышу голос секретаря. И мне кажется, что я погружаюсь в тяжелый сон, мне страшно, меня душат кошмары. Я все ниже наклоняюсь над красным полотнищем, упрямо повторяя:

— Не хочу выдавать. Не стану предателем…

Лес заметно поредел. Плотные солнечные лучи протискивались между голыми стволами деревьев. Я знал, что уже прошло время обеда.

Я остановился возле засохшего малинника и рассеянно сорвал несколько живых, красных ягод. Они оказались кислые, отдавали неудачей. Пульс бешено стучал у меня в висках.

— Корвин! — крикнул я еще раз. Но уже без прежней надежды.

Где-то среди крон деревьев послышалось хлопанье крыльев. Вскинув голову, я смотрел на посеревшие клочки неба. Оттуда, сверху, просачивался сухой, душный зной.

— Корвин! — вполголоса позвал я в последний раз.

Никто не откликнулся. У меня болели ноги, мучительно ныли кости, и, чтобы заглушить все эти неприятные ощущения, я тяжело зашагал дальше. Силы мои были на исходе. Я с трудом отрывал ступни от земли, спотыкаясь на каждой кочке. Я шел по кабаньему следу, вытоптанному в выцветшей лесной траве.

Потом я увидел впереди невысокий, но очень крутой склон с редкими кустами можжевельника, и препятствие это показалось мне непреодолимым. Я тяжело повалился на землю, примяв горячую кротовину.

Передо мной был откос, поросший вереском, а внизу, в котловине, огибая кусты можжевельника, вилась едва обозначенная тропинка. Вереск здесь разросся особенно буйно, и вид его действовал успокоительно.

Вдруг я услышал треск хвороста — по звуку это похоже было на шипение воды, попавшей на раскаленную сковородку. Не поднимая головы, искоса, я разглядел парочку, которая шла заброшенной тропинкой.

Сперва я увидел пышную праздничную юбку, уже знакомую мне, и густые светлые волосы и лишь потом обратил внимание на неестественную неподвижность левой руки мужчины. Регина и партизан шли, тесно прижавшись друг к другу. В их движениях было ожидание чего-то и болезненная мука близости.

Партизан украдкой огляделся по сторонам и придержал Регину за локоть. Она посмотрела на него с притворным удивлением, как будто ей было невдомек, куда он клонит.