Тадеуш Конвицкий - Современный сонник

— Не помню. Мы очень часто меняли клички по соображениям конспирации. Не помню. Боюсь, что смогу назвать только какую-нибудь случайную.

— Но отряд ваш должен же был как-то называться?

— Мы никак себя не называли. Это была группа, отколовшаяся от большого отряда, который позднее был разбит. Попросту десятка полтора очень молодых людей. Мы хотели бороться до конца.

— За что?

Я беру сигарету и удивляюсь, почему она такая раскрошенная. Смотрю на крупинки табака, рассеянные на красном полотне.

— Ведь это дела известные, не требующие объяснений, — вмешивается секретарь. — Мы отлично знаем, при каких обстоятельствах молодежь уходила в подполье.

— Да. А все-таки странно, что он не помнит ни клички главаря, ни названия отряда. Да, странно.

Он садится. Теперь я вижу, что он лысый. Свет электрической лампочки отражается на его голом черепе.

— Есть еще у кого-нибудь вопросы? — усталым голосом спрашивает секретарь.

Пирамиду лиц перерезают полосы дыма. Кто-то входит и долго, с протяжным скрипом, закрывает дверь. Но никто не оборачивается в ту сторону. Все головы неподвижны.

Он снова встает и сверкает золотым зубом. У меня спирает дыхание.

— Мне хотелось бы еще знать, стреляли ли вы в наших людей?

— Ведь я был солдатом, — говорю я и чувствую неуместность этих слов, вызывающих в зале взрыв осуждения. — Я был солдатом, — беспомощно повторяю я, — значит, стрелял.

— И много наших людей вы убили?

Я тянусь к пустому стакану, беру его и ставлю на прежнее место.

— Стычки происходили обычно ночью. Я стрелял в тех, кто был передо мной, но не видел, попал ли я в них или нет.

— А конкретного случая убийства вы не помните?

Его белое лицо резко выделяется на фоне темной стены. Я знаю, что он смотрит мне в глаза, и знаю, что он мне не доверяет.

— Да, был такой случай. Мне приказали привести в исполнение приговор.

— Это значит застрелить человека?

Я переступаю с ноги на ногу и всей тяжестью опираюсь на трибуну.

— Да, — говорю. — Да.

— Кто это был?

— Не знаю. Мне дали только адрес и описали внешность этого человека.

— Как он выглядел?

Секретарь встает.

— Разве это обязательно?

Спрашивающий спешит ответить:

— Для меня — да. Это важные вопросы. Я, по-моему, вправе знать все до конца.

Секретарь садится и смотрит на меня.

— Он жил в уединенном доме возле железной дороги. Мне трудно что-нибудь сказать, ведь дело было ночью. Я запомнил только, что был он высокий, темноволосый. У него был смуглый цвет лица и крупный рот…

Я слышу шум отодвигаемого стула. Только теперь я замечаю, что за моей спиной стоит столик технического секретаря, ведущего протокол собрания, столик, заваленный листками торопливо исписанной бумаги. И я вижу взволнованную женщину с седыми волосами и широко, истерически раскрытыми глазами. Она встает пошатываясь, в ее руке дрожит химический карандаш.

— Это мой муж… Так погиб мой муж, — шепчет она.

Я оборачиваюсь к ней, стою теперь спиной к залу.

— Я его не убил, — говорю я.

— Объясните поточнее, — замечает секретарь и встает, словно желая мне помочь. — Это очень важно.

Я глотаю густую слюну, ее очень трудно проглотить.

— Мне приказали убить, но я его не убил.

— То есть не выполнили этот приказ? — подсказывает секретарь.

— Выполнил. Должен был выполнить.

— Ну, так как же? — сердится секретарь. — Убили или не убили?

Я ищу подходящие слова, глядя на ноги женщины, обутые в тяжелые сапоги, глянцевые от сырости.

— Я выстрелил. Но выстрелил так, чтобы не убить.

Женщина громко плачет. Она поворачивается ко всем нам спиной и плачет в рукав. Левой рукой на ощупь ищет сумку, которой нет на столе.

— Что это значит, выстрелил, но не убил? Откуда вам известны результаты вашего выстрела? — спрашивает из зала тот же голос.

— Знаю, потому что я не хотел убивать.

— Все-таки выстрелили?

— Я точно знаю, что не убил.

— А почему вы не хотели убивать, раз уж пошли выполнять приказ?

Я молчу. Женщина отворачивается и снова садится за стол, неуклюже прикрыв лицо ладонью. С огромным усилием я стараюсь вспомнить. И не могу. За свою жизнь я видел много таких лиц, изглоданных горем.

— Тогда я уже не хотел убивать, — тихо повторяю я.

— Но пошли выполнять бандитское задание?

Я снова стою лицом к залу. Я знаю, что отступать мне уже некуда. В бессонные ночи я по многу раз переживал этот час, но сегодня переживаю мучительнее, чем всегда. У меня болит голова. Руки до того тяжелые, что я вынужден опереться о трибуну.