Тадеуш Конвицкий - Современный сонник

Я усмехнулся, а Ильдефонс Корсак явно принял это на свой счет, отложил перо и подошел поближе к двери.

— О чем мне писать, пани Мальвина, — неуверенно сказал я. — Чтобы писать, надо иметь какие-то мысли, а у меня голова пустая, как продырявленный котелок.

— Какие же мысли нужны для писания? — вмешался Ильдефонс Корсак. — Я за свою жизнь прочитал кучу книжек и ни одной мысли не нашел. В десяти заповедях содержатся все мысли по отдельности, а главная, общая, означает, что надо кое-как доковылять до ящика, сбитого из четырех досок.

— А все-таки вы пишете.

— Пишу, — задумался Корсак. — Верно, что пишу. Но я ни на кого не сержусь, да и благодарности ни к кому не питаю, значит, пишу я не о нынешних временах. У меня, знаете ли, в моей книге будет то, о чем люди позабыли, а может быть, никогда и в глаза не видели.

— А вы читали кому-нибудь свою книжку?

— Читал ли я? — удивился Ильдефонс Корсак. — А зачем читать ее теперь? Когда-нибудь люди найдут и прочитают. Вы вот нашли в реке крест повстанцев прошлых времен, правда? Когда-то это была железная бляшка и слова, оттиснутые на ней, значили только то, что значили. А теперь вы старый крест отскребли от ржавчины, повесили на груди и ежедневно читаете надпись. Видно, для вас она какое-то значение имеет, хоть вы и не повстанец и старых обычаев не помните.

— Ступай, ступай уж, бедняжка, и не морочь пану голову своими глупостями, — вмешалась пани Мальвина.

— Вот так-то оно и есть, — сказал Ильдефонс Корсак, возвращаясь к столу.

Он склонился над тетрадью и стал перечитывать только что написанный кусок. Писал он с трудом и теперь, должно быть, вернулся к началу, снова застрял на неудачно подобранном слове, болезненно застонал и бросил настороженный взгляд в нашу сторону, чтобы удостовериться, видим ли мы его муки. Потом он стал грызть кончик ручки и с тоской смотрел на почерневшее от пыли окно.

Я переставил бутыль с бурно растущим японским грибом, смахнул с радиоприемника остатки тризны в мою честь, потом повесил ровнее покосившийся зимний пейзаж. На этой картине красный свет заката многократно отражался в девственно чистом снегу и напоминал мне о чем-то относящемся к моему прошлому, о чем-то мертвом, о каких-то несбывшихся надеждах.

Потом я отнес на веранду ненужную мне больше щетку. Регина стояла у своей двери, высоко вскинув голову. С чисто женской практичностью она одновременно загорала, купаясь в лучах позднего осеннего солнца, и завивала волосы горячими щипцами. Ее нисколько не смущало, что она была в нижней юбке.

— Снова жара, — сказала она, не глядя в мою сторону. — Вот увидите, это просто так не пройдет.

— Верно. Весь месяц — ни капли дождя.

— Извините, что я не одета. Но я поздно проснулась. А тут за мной скоро приедут. На такси.

— Хо-хо-хо. И вы не пойдете на молитву?

— Сегодня не пойду. Бог меня простит. Прямо из города приедут.

— Вы когда-нибудь бывали в бору?

— А зачем мне туда ходить? Лучше бы он сгорел. У меня там никаких дел нету.

— Ну, тогда желаю вам успеха.

— Вам я тоже не советую туда ходить. Из наших там бывает только путевой мастер. Во время войны у него погибли жена и дети. Он их похоронил на том самом месте, где их убили, возле смолокурни. Говорят, он поэтому такой ненормальный. Но, по-моему, надо жить сегодняшним днем, не вспоминать о том, что было, и не думать о том, что будет. Правильно?

— Пожалуй, правильно, пани Регина.

— Вот и поезжайте в родную сторонку и привезите себе жену.

Регина лязгнула щипцами, послюнявила палец и попробовала, горячие ли они. На ее плечах еще не просохли светящиеся капли воды.

— Вы молчите?

— Мне никого не хочется сюда привозить.

Она повернулась лицом в мою сторону и вдруг рассмеялась.

— А может, я бы себя за вас просватала?

— Не уверен, что это был бы удачный для вас выбор.

Немножко помолчав, она наконец изрекла:

— Когда-то вы, наверное, были лучше.

— А теперь стал хуже?

— Нет, не то. Но я чувствую, что с вами не все ладно.

Куры залезли под крушину и закудахтали между корнями деревьев в своем укрытом от солнца убежище. Где-то неподалеку на высокой ноте звенели пчелы.

— Если я плохо выразилась, извините.

— Вы не сказали ничего плохого, пани Регина.

— Э-э-э, вы совсем не от мира сего. — Она подула на щипцы и тряхнула головой со свеженавитыми локонами. — И чего я с вами время попусту трачу. Щипцы совсем остыли.

И она удалилась к себе в комнату. Я поглядел на свое отражение в стекле, вздохнул, в который-то раз увидев то же самое худое, неинтересное лицо, и направился к калитке.