Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Подыхают! Спасается! Это несовременные слова. Это анахронизмы. Время движется вперед, и мы вместе с ним — от вчерашнего дня к завтрашнему, дальше и дальше. Мир меняется, пан Балч.

— Я знаю. Мир меняется. А люди становятся хуже, мельчают.

— Это все, что вы сумели заметить?

— Остальное я предоставляю миссионерам. Вы увидите нашу новую жизнь. Увидите, как все друг друга обманывают и грызутся. Как отвратительно любят и отвратительно ненавидят. Боже мой, да ведь это те же самые люди, что были тогда, чудесные, энергичные ребята. Жалкие, ничтожные пьянчужки…

— Не знаю, как вы, но я, когда говорю л ю д и, имею в виду и себя.

— Светлая голова. А я себя не переоцениваю, для этого больше нет оснований. Все мы из одного теста, и вы, наверно, тоже.

— Наверно. Поэтому немного сознательности и разума никому из нас не помешает.

— Н е м н о г о — это не для меня. Все или ничего. Мелкие добродетели не по моему ведомству. Мелким святым я предпочитаю крупных мерзавцев. А вы сумеете стать крупной святой?

— Какой там святой! — обозлившись, защищается Агнешка. — Достаточно быть обыкновенным человеком. Для бывших героев этого, видимо, мало.

— Вы совсем еще зелены, — снисходительно, нисколько не рассердившись, говорит Балч. — Что вы можете знать о бывших героях.

— А вы отравлены, Балч.

— Возможно. Климат здесь нездоровый, малярийный. Хотите стаканчик водки?

— Я никогда не пью.

— Это тоже анахронизм.

— Скорее, травма.

— Жаль. Водка сближает. Я не умею ухаживать за женщинами. Дают — я беру. Черт…

— Уже поздно, Балч.

— Вы меня гоните, а у меня к вам просьба.

— Я вас слушаю.

— Вы умеете рисовать?

— Странный вопрос! Потому я и здесь. — Агнешка еле владеет собой — ведь затронута ее профессиональная честь, и в то же время ей в очередной раз приходится в душе отчитать себя за непростительную, навязчивую радость от сознания, что человек этот все еще осмеливается оттягивать свой уход.

— Хорошо бы для завтрашнего вечера приготовить красивую афишу.

— У вас есть чистый картон?

— Подождите минутку.

Балч отодвигает кровать, прямо с порога сует руку за дверь, вслепую шарит по стене и через минуту уже стоит перед Агнешкой с прямоугольной картиной под стеклом. Он держит ее на расстоянии вытянутой руки и, прищурившись, сосредоточенно рассматривает, однако искренняя, как показалось Агнешке, серьезность внезапно смазывается насмешливой гримасой плотно сжатых губ. На выцветшей олеографии орел в короне и между его белыми крыльями образок с черно-золотой мадонной. Балч переворачивает картину, кладет ее на стол, срывает с рамы пожелтевшую газетную оклейку и выдергивает картон. Раму с пустым стеклом он ставит в угол, но, передумав, запихивает в щель за печью, отходит, оборачивается и заталкивает еще глубже, пачкая при этом манжет рубашки.

— Вот вам картон. Он немного пожелтел, но еще прочен. Довоенный.

— Хорошо. К утру афиша будет готова.

— Я рад. И главным образом потому, что вы не расчувствовались над… гм… святыней.

— Так, как вы — над своими реликвиями.

— Откуда вы знаете? Эта картина намного старше вас. Она всегда и везде была со мной. Это почти талисман.

— Так почему же вы его уничтожили?

— По вашему желанию.

— Неправда. Меня не касается, что вы делаете со своими талисманами — вешаете их на стену или прячете на дно сундука. Забирайте это с собой. Я найду другую бумагу.

— Вы прекрасны в своем гневе. Только это несправедливо. Я ваше желание понял в другом смысле. Время идет вперед… от вчерашнего дня к завтрашнему — ведь это ваши слова. Вы же с первой минуты принялись меня обращать. Долой реликвии! Не так ли?

— Не так.

— Ну конечно, Агнешке, вступающей в жизнь, — «Колумб». Это не совсем то.

— Оставьте кораблик в покое!

— Святыня? Талисман?

Пальцы Балча невольно сдавливают борт «Колумба», и тогда Агнешка почти силой вырывает игрушку у него из рук и ставит на противоположный конец стола. Для этого ей пришлось нагнуться — всего лишь на секунду, — но, выпрямляясь, она спиной натыкается на его плечи и грудь. Теплое дыхание легкого поцелуя щекочет ей шею. Короткий миг — не ознаменованный ничем, кроме, пожалуй, ощущения взаимной неловкости. И не успела Агнешка инстинктивно оттолкнуть его — Балч отступает шаг назад. Теперь ее преждевременный испуг сменяется смущением. И даже стыдом — за свою самоуверенность и смешные преувеличенные страхи. А Балч заговорил так спокойно и непринужденно, словно все, что произошло секунду назад, ей только почудилось: