Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Хотите школу — будет вам школа. Инспекция — черт с ней, и с инспекцией все утрясется, возможно, неофициальным путем. У меня еще есть трофейный коньяк и ром. А вам здорово идет этот задор, эта настойчивость и мечтательность…

— Задор и настойчивость — согласна. Мечтательность — нет.

— Вы не любите мечтать? — Балч берет в руки модель корабля, подносит ее к свету, вполголоса читает посвящение, написанное на борту: АГНЕШКЕ, ВСТУПАЮЩЕЙ В ЖИЗНЬ, — «КОЛУМБ». Красивая игрушка. Колумб — это кто? Наверно, жених?

— Гораздо больше. Пан Балч, мы уклонились от темы.

— Да, да, знаю — школа. Школа и школа! — Терпение Балча иссякает, он невольно повышает голос. — У нас школа — это фикция. Цифра для статистики, не более того.

— Вы здесь не кричите, Флокс спит.

— Знаю, что спит. Я его попросил об этом.

— Что это значит?!

— А вы уж бог знает что подумали! — хохочет Балч. — Он навестил меня до вашего прихода. Чересчур доверчив, бедняга! Мы с ним разделили ужин. По-братски: немножко галушек, по стопочке чистой. Потом я уложил его спать.

— Вы!

— Я. И я же принес ваши вещи от Пшивлоцкой.

— Я никогда этого не забуду.

— Это благодарность или порицание?

— Дайте мне, пожалуйста, ключ от этой двери.

— Мы уклонились от темы. — Балч вдруг становится серьезным. — Агнешка, детка. Вы здесь еще ни в чем не разобрались. Это не обычная деревня. Сброд. Адом тут никого не испугать, в райские кущи никто не стремится, а общепринятые правила вызывают смех. Двое-трое постоянно сидят за решеткой. Избранное общество, одним словом. Единственное, что более или менее держит их в норме, — это, знаете, что?

— Знаю, но по-своему, вы же, если я вам скажу, все равно не поймете.

— А может, пойму.

— Перед самым сном появляется такая неуловимая мысль… Может, даже и не мысль, а проблеск, совсем мимолетный. А иногда просто вздох, только необычный. Впрочем, случается это и утром, когда просыпаешься. О, вы все-таки улыбаетесь, вам смешно. Вы подумали, что я дурочка.

— Нет. Продолжайте. Так что же со вздохом-то, с проблеском этим?

— Да ничего особенного. Тогда человеку кажется, что придет новый день и что-то переменится… хоть немного.

— Вы хотели сказать — будет лучше. Нет, детка. Моим людям ничего подобного не кажется: им вообще ничего казаться не может. Одно для них непоколебимо, одно их сдерживает: моя твердая рука.

— Не верю.

— Вы в этом убедитесь.

— Я не поверю. Что это означает — «твердая рука»? Только твердая рука? Без всякой надежды? В этом, возможно, была необходимость на войне, в вашей роте. Но сейчас?

— Надежда — красивое слово. Особенно тут, у нас. Агнешка, здесь время в расчет не принимается, сама увидишь. Вчера, сегодня, завтра — всегда одно и то же, без изменений. И без будущего. Будущее здесь — в лучшем случае пожизненная пенсия для калек, людей, потерпевших крушение. Вы считаете меня чудовищем. Это не так. Я стараюсь по-своему, как могу. Вы видите…

Быстрым движением он протягивает руку к лампочке, опережая Агнешкину подозрительную настороженность, и она никогда уже не признается самой себе и не будет помнить, как вздрогнула, когда он коснулся пальцами, будто неумышленно, непослушной прядки волос на ее щеке.

— …свет, а ведь его не было. Весной снова примемся за болота. Землепашцы мы никудышные. Выкручиваемся кое-как, абы выжить — а мне одному за всех приходится в отчетах наводить тень на плетень, чтоб никто не придрался. Рыба из озера — раз, дерево из лесу — два, просроченное разрешение на оружие, мой грузовик и прежде всего… а неважно, черт побери!.. наша промышленность и торговля. Вам не холодно? Вы как-нибудь… этот плащ.

Что? А-а, плащ. Он на миг соскользнул с плеч, и теперь Агнешка плотнее закутывается в него. Скорей бы уж он уходил, этот Балч, оставил ее одну. Как она устала, как устала. Она слышит лишь обрывки фраз. Свет, рыба, лес, плащ. Да уходите же. Странно, почему не слышно этих слов: да уходите же. От внимательного взгляда Балча, наверно, не укрылась ее рассеянность. Воцаряется неимоверно долгая тишина — мучительная, обязывающая.

— Продолжайте.

— Благодарю вас. Итак: стабилизация. Здесь никто не верит в стабилизацию. Одни мечтают вернуться в свои края, другие чего-то ждут, а чего — я не знаю. Бабка этой Ули с колтуном, старая ведьма, ждет конца света. Януарий — возможно, войны. Семен мечтает стать министром или генералом. Павлинка, бедняга, ждет, чтобы кто-нибудь наконец на ней женился. Я держу их всех в ежовых рукавицах, потому что иначе невозможно. Хоть бы дети скорей подросли, я б их разогнал на все четыре стороны, на фабрики, в госхозы. Остальные… кто хочет, пусть спасается, а нет — пускай подыхают.