Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Доннеркурвер, ну и франт же ты! — удивляется кузнец.

— А ты думал? — Пащук лихо встряхивает сивой головой. — Завтра танцы, вот я и начищаю свои лакировки.

— А я перчатку, — добавляет Макс. — Уж если бал, так бал. А вы, друзья, что скажете?

Вопрос остается без ответа, потому что два верных товарища Макса поглощены другим занятием: Юзек Оконь стрижет машинкой загуркинского Прокопа, а случается это, видимо, не часто — все вокруг усыпано клочьями волос. Машинка тупая, поэтому Прокоп шипит от боли и брыкается; ради потехи, да и чтоб немного передохнуть, Юзек тычет ему в лицо осколок карманного зеркальца — пусть полюбуется и оценит!

Напротив них присела на колоду Бобочка. В одной руке она сжимает клюку и уже пустую котомку, другой судорожно вцепилась в Улино плечо. Обе они — бабка и внучка — внимательно и безотрывно наблюдают за стрижкой. Глаза девочки широко раскрыты и лихорадочно блестят, она часто и громко дышит. Бобочка быстро окидывает взглядом внучку, ее плотно обвязанную голову и украдкой сплевывает через плечо.

— Вашей Пеле и на танцы-то идти расхотелось, — внезапно обращается она к Пащуку. — Я уж бедняжке травок занесла. Больно она из-за магазина убивается, того и гляди, захворает.

— Неужто из-за магазина! — бормочет Оконь с насмешливо-соболезнующей ноткой в голосе.

— Да из-за Балча — ей вроде отставку дали, — добавляет назло кузнецу его помощник Юр, не задумываясь над тем, что порочит свою сестру, да еще при отце.

Рассвирепев, Пащук хватает протез, вскакивает и теряет равновесие. Макс останавливает его:

— Поосторожней, свалишься. Чего уж там. Все и так знают.

— А что, у Балча она одна? — распаляется Бобочка. — Нешто он другой не привел? Об ручку шли, как под венец. Не миновать собачьей свадьбы.

— А вам, бабушка, досадно, ревнуете небось, — подзуживает верный себе наглый крепыш Юр, не обращая внимания на мрачный, выразительный взгляд отца. Но ему пришлось замолчать, когда кузнец неожиданно хлестнул его по пальцам обрезком свариваемой трубки.

— Поторопись-ка, Герард, со своей работой, — раздается спокойный голос Прокопа, — а то у Януария сусло выкипит.

— Януарий — работник хороший, а ночь долгая. Не бойся.

Макс, как и его товарищ, тоже не склонен поддерживать опасный разговор о Балче. Он оглядывает помрачневших приятелей, соображая, чем бы отвлечь их внимание. И тут ему на глаза попадается Марьянек.

— Чего уставился, малыш?

— А потому что он так шевелится, дяденька, так шевелится… — говорит мальчик, не отводя глаз от огня.

— Дядя Семен показал тебе гнома?

— Не показал.

— Плохой он дядя, я лучше, я тебе покажу. Хочешь?

Марьянек доверчиво подходит к Максу.

— А где же он, этот гномик?

— Как где! Неужели не знаешь? В трубе.

Макс внезапно подцепляет ребенка крюком протеза за ремень от штанов и подымает над наковальней — голова мальчика исчезает в черном от сажи жерле трубы. Марьянек задыхается от дыма, жар пугает его. Он отчаянно дрыгает ногами и кричит что есть мочи.

В кузницу врывается Агнешка. В два прыжка она подлетает к печи и обеими руками подхватывает мальчика.

— Пустите его! Довольно!

Макс, смутившись, опускает мальчика на землю. Марьянек с плачем прижимается к Агнешке.

— Такой здоровый мужик и пугает ребенка! Позор!

Агнешка кипит от возмущения, но тут она замечает кустарный протез Макса и растерянно умолкает. Осмотревшись, она видит устремленные на нее со всех сторон любопытные взгляды. И она кланяется, невольно делая книксен, и здоровается со всеми, как вежливая, примерная школьница:

— Добрый вечер.

В ответ раздается невнятное бормотание.

— Чему мы обязаны чести… — произносит кузнец, протягивая могучую руку.

— Вы, кажется, видели чему, — перебивает его Агнешка; она уже овладела собой и опять готова перейти в наступление. — У вас есть дети?

— Были двое от жены-покойницы, да не выжили. А так вообще не знаю.

— Мы пока не женимся, детей не считаем.

— А ну-ка, покажись, голубчик, подойди поближе к свету, уж больно ты остроумный.

Юр краснеет и, утратив свою обычную наглость, отступает в тень.

— Решительная ты, барышня, — лицемерно хвалит ее Бобочка. — Столько мужиков, и не боишься?

— А чего мне их бояться? Я сюда приехала, чтобы с людьми познакомиться, детей учить…

— Легкий хлеб, — с неприязнью бормочет Пащук.

— Чересчур легкого хлеба не бывает. Какова работа, таков и хлеб.

— Работа, работа, — презрительно фыркает Пащук. — Так только говорится. Крестьянская работа одна, господская — другая. Господа все больше языком работают, а мы — руками.