Юрий Антропов: Ивановский кряж

У подножия террикона, где снег вокруг почернел от шлака, словно и не выбелял его никогда, ноги сами собой остановились. Иван Игнатьевич задрал голову.

«Мать честная! — ахнул он. — Вот это наворотили, испереязви нас, таких металлургов… Добро только переводим. Да это ж сколько теперь надо времени, чтобы разгрести такую гору?! Поди, и жизни не хватит. Молодому-то еще, может, и хватило бы, а нам-то уж, которым седьмой десяток вот-вот пойдет, рыпаться, видно, не приходится. Из самих уж скоро песок посыплется, до шлака ли тут…»

Он долго стоял, глядя на макушку, где черным клювом маячил копер. Покашливая на холоде, обошел вокруг два раза, все так же задирая голову к небу, и вдруг почувствовал, что замерз; по всему телу пробежал озноб. Мороз-то, оказывается, драл немилосердно, ресницы закуржавели и стали слипаться. Тужурка на нем была бобриковая, закаленевшая от долгой носки — зим десять таскал, не меньше, — и вот проникла стужа, охватила грудь и спину. Может, и права Аня, шарфиком надо бы шею-то обматывать, рубахой не укроешь грудь от мороза, теперь уж кровь не та, что была прежде. По давней привычке щеголял с распахнутым воротом, сроду не застегивал на верхнюю пуговку и галстук надевал только по большим праздникам.

Повернув к цеху, Иван Игнатьевич, пробуя пробежаться по шпалам, невпопад подумал о том, что единственному его галстуку лет поболе будет, чем тужурке, все тридцать, наверно. Тридцать не тридцать, а около того. В сорок седьмом купила его Аня, осенью, когда первый цинк давали. Как сейчас помнит Иван Игнатьевич, ребята пришли тогда принаряженные, хотя и не сговаривались и никто им наказа не давал, как и что. Свое лучшее каждый надел, что в запасе было, хотя не шибко-то что и было в то время: рубаха-перемываха да телогреечка ватная. Вот по случаю и обзавелись ребята галстуками. Вся улица металлургов облепила заехавшего к ним накануне утильщика, который менял на тряпье всякую всячину — и крючки рыболовные, и швейные иголки, и даже галстуки на резинках. За эти коротенькие жесткие висюльки надо было сдать ремья целую кучу, но жены расстарались, набрали тряпок, и почти все плавильщики, подсобники и грузчики пришли на митинг в одинаковых галстуках. После речей повалили на розлив, к печам, даже и не подумав переодеться в бытовке. Так что галстук памятный, особый, не одну рубашку пережил. Да и, сказать по правде, удобный тоже — узел не надо завязывать, словно отлитый, и цвет подходящий, пестренький, не маркий.

А вот с шарфиком просто невезение. Сколько их покупала ему Аня! Каждый раз по трешнице выбрасывала. Как ни наденет он его — в первый же день в бытовке забудет. С непривычки, ясное дело, да и теплый выходишь после душа-то, кое-как оделся — и айда. Ищи-свищи потом этот шарфик.

И все же, сказал себе сейчас Иван Игнатьевич, дело не в морозе и не в том, что шея открыта. Скажи на милость, застудился бы он от этого! Всю жизнь ходил нараспашку — и ничего, здоров-здоровехонек, насморка сроду не знал, а тут уж сразу и замерз? Ну ладно, коли так, то стыла бы только грудь, а у него сегодня и ноги охолодели, и голова какая-то стала — будто не своя. Это в цыгейковой-то шапке с кожаным верхом, которую раньше ни мороз, ни вьюга не прошибали?! А ноги так уж и заледенели в шерстяных носках домашней вязки да в валенках с чунями?!

«Нет, не потому меня заморозило, — семеня по шпалам, рассудил Иван Игнатьевич, — что градусы на улице жмут с потягой. Душа застыла — вот в чем причина!»

Невесело ему сегодня сделалось еще с ночи. Не по себе стало от этой негаданной мысли, дьявол бы ее побрал, что вроде как напрасно жил, вхолостую. Ну, детей вырастил, это само собой. Уж какие ни выросли. А вот по работе… Он же ей половину своей жизни отдал, работе-то, а то и больше. Разве человеку после этого все равно, чего и сколько от него останется? А тут, извольте радоваться, целая гора шлака, из которого металл еще извлекать да извлекать, будет маячить вроде памятника. Пирамида египетская!

Едва войдя в цех, Иван Игнатьевич поискал глазами Истра Малюгина. Перед началом дневной смены начальник плавилки, как обычно, бывал тут, а в последнее время так и вовсе не отходил от шлаковозгоночной печи. Туда и направился прямиком Иван Игнатьевич, на ходу глядя на часы и прикидывая, сколько времени у него осталось своего, не рабочего.

— Ты чего это посинел, а? — улыбкой встретил его Малюгин.

— Посинеешь тут… — Иван Игнатьевич растер нос ладонью. — На террикон ходил.

— Зачем? — уже машинально спросил начальник цеха, озабоченно уставясь на развороченный бок шлаковозгонки.