— Во, я же говорил! — хохотнул Бориска. — Промывание мозгов. Раньше по воскресеньям эту процедуру делали, а теперь и по будним дням. Да еще среди ночи. Поспать не дадут…
— Тебя ночью только и застанешь дома.
И тут мать, к досаде Ивана Игнатьевича, вступилась за Бориску, это уж как водится. Даже удивительно, что не сразу, а дала отцу возможность сказать ему «пару ласковых». Вскакивая с кровати и закрывая дверь в Борькину комнатку, она зашипела:
— Хватит нотации читать, пусть дети спят. Иди, иди, Ната, ложись. Мы сейчас тоже утихнем. А то нашли время митинговать…
Но прежде чем угомониться, Иван Игнатьевич все же решил досказать свою мысль:
— Я говорю, почему двойной вред получается? А вот почему. Мало того что террикон загромождает землю, так ведь он еще и вроде издевается над ней.
— Над кем издевается? — Аня застыла у кровати.
— Над землей-матушкой. Ведь в шлаке тьма-тьмущая разных металлов, испереязви их… Мы же взять-то их не сумели до конца. Потери-то какие! Землю роем, руду из шахт везем эвон откуда, а здесь добрая половина ее уходит попусту в шлаки. Изнутри вынули — снаружи похоронили. Извольте радоваться!
Ивану Игнатьевичу казалось, что такие его слова жаром пробьют сердце жены, дойдут до ее сознания, но услышал от нее совсем другое.
— Ну, тогда беги хоть сейчас, разгребай, сыпь себе пригоршнями за пазуху, если уж так приспичило… — сказала она с тихим вздохом и легла на кровать.
Он тоже вздохнул, встал, снова подошел к окну, отмахнул тюль и припечатался губами к стеклу, дыханием сгоняя на нет махровое снежное кружево и чутко вслушиваясь в приглушенный рассветом гул.
Задолго до начала смены явился Иван Игнатьевич в плавильный цех. Еще с порога уловил он, что шахтные печи гудели ровно, загрузили их вовремя, и как только соберется бригада, можно долбить летку.
Ему хотелось задержаться, глянуть, как обычно, на розлив, прежде чем идти к себе в подсобку, но сегодня у него было заделье — Иван Игнатьевич решил с утра пораньше осмотреть террикон вблизи.
Ржавая лоханка вангреса, вся в брызгах и нашлепках свинца, стояла пустая, готовая к приему тяжелого расплавленного металла. Иван Игнатьевич походя хлопнул по ней ладонью. Холодная, вроде как лишняя тут. Но только стоит заполнить ее неспокойным от жара свинцом, как она и сама станет горячей, пульсирующей, задышит вся, будто живая.
Мимоходом поздоровался с плавильщиками, не остановился даже, как обычно-то делал. Его гнало, толкало с утра пораньше в дальний конец плавилки, к высоким открытым воротам. Лишь краем глаза отметил, как из конверторов сыплют крупные искры, горохом падают на цементный пол.
Ворота были нараспашку. Видно, недавно вывезли шлак. Железная колея шла к черному террикону, макушка которого слабо курилась в мутных сумерках.
«Ишь, испереязви его, какой вымахал! Под самое небо…» — подумал Иван Игнатьевич.
По шпалам, присыпанным переновой, — на рельсах снег раздавило, сплющило колесами в бурые лепешечки, — потопал он, часто переставляя ноги.
Давненько не хаживал этой дорогой. Чего ему тут делать? Правду сказала Аня: все это не его была забота, но его печаль. Ни с какого края не касалось даже тогда, когда он работал в плавилке. С него спрашивали готовый металл — черновой свинец, ну да и штейн еще, который шел на конвертор, где получали черновую медь. Тут тебе и заработок, тут тебе и разные показатели.
Будто заводной, не видя ничего вокруг, жил тогда плавильщик Иван Комраков. На завод бежал — дума была про то, все ли там ладно, у сменщиков, от этого и настроение зависело. А восемь часов промелькнет — обратно в бытовку торопился и домой, домой скорее, вроде уже и по своим соскучился. Если, конечно, не было объявлено какое-нибудь собрание, партийное или общецеховое, мало ли какое назначалось. Поэтому помнил в цехе только одну дверь — самую главную, для людей которая. А эти высокие широченные ворота служили для «кукушки» и платформ, чтобы шлак вывозить, — коротенький паровозик, по-птичьи посвистывая, вталкивал сцепку прямо в цех, под ковш экскаватора, а после загрузки тащил к террикону.
Кучка шлака давно превратилась в горку, а там незаметно целый курган поднялся посреди города — вон еще когда тревогу-то бить надо было! Только в самое последнее время мало-помалу наладились пользоваться шлаком. Правда, пока что робко так, вроде как для отвода глаз. Брали одну-две калоши [1] Вагонетки.
и засыпали в шихту, добавком к основному сырью. Да на шлаковозгоночную установку, которую несколько лет назад соорудили в цехе, тоже шло немного, всего ничего. Но это уже повелось без Ивана Игнатьевича, после ухода его из плавилки.
Читать дальше