Юрий Антропов - Ивановский кряж

Наташка была уже и не рада, что задела любимицу отца, большуху.

— Пусть возвращается, пап. Мне-то что?

— Конечно, тебе-то что… Вам до отца нету дела. Никогда не спросите, что у него на душе.

— А когда бы я спросила, пап? Ты, как приходишь с работы, сразу за газету хватаешься. А потом телевизор смотришь. Тут уж не пикни! — решила она схитрить, прикинуться казанской сиротой. — Вот и забьешься в угол, молчишь.

Отец виновато заморгал:

— Да ну, доча, так уж и не пикни…

— А то! Даже когда уснешь во время передачи и захрапишь на всю квартиру, все равно на цыпочках ходим. И у телевизора не посидишь из-за твоего храпа, и выключить нельзя — сразу же вскинешься и заворчишь!

Это она хватила через край, и отец, сменивший было гнев на милость, разочарованно сказал:

— Все ясно! Мамкину песню затянула… Удивляться не приходится. А я-то, доча, думал, что по душам с тобой поговорим. Насчет твоей будущей жизни.

— Ну да, ты бы хотел, чтобы я, как Люська Малюгина, в металлургический институт поступала, — совсем осмелев, с укором сказала Наташка.

— А плохо разве? Приемная комиссия прямо из Москвы к нам приезжает. С тройками бы приняли.

— Даже если и с двойками, я все равно не хочу. Вон Бориска, хоть он и парень, на металлурга тоже не хочет учиться.

— Да уж знаю я вас! У вас с Бориской одно на уме: одеться получше да покушать повкуснее… — Он понимал умом, что не прав, выговаривая все это одной Наташке, но не мог остановиться, давно накопленная обида, какая-то общая, не только на своих детей, брала теперь свое. — Вон еще один помощник пришел, извольте радоваться, — кивнул отец в сторону прихожей, куда с шумом ввалился Бориска.

Сквозь стеклянную дверь было видно, как он швырнул на вешалку свою кроличью шапку, которую надевал всегда со скандалом, уступая слезной просьбе матери. «Боря, я кому говорю, не ходи на мороз без шапки, застудишься!» — увещевала она его, а Бориска так и норовил выскользнуть за дверь с непокрытой головой: «У меня же природный мех на голове, как у Анджелы Дэвис, теплее кроличьего».

Отец ворчал, бывало: «Не трогай ты его, мать, этого дикобраза. Его и мороз-то боится. А ты ему шапку зачем-то покупала. Да еще из кролика. Тридцатку спекулянтам отвалила, надо же!»

Скидывая с ног валенки, Бориска заглянул в залу. Вид у сестры был явно невеселый, и брат с ухмылкой заключил:

— Опять педсовет…

— Чья бы корова мычала, — беззлобно пробурчал отец, — а твоя бы молчала. Все стены-то в подъездах протерли своими спинами или еще не все? Гитаристы волосатые… Какая уж тут, к черту, династия с такими детками…

Борька опять ухмыльнулся — всепрощающе, снисходительно.

— На этот раз, батя, осечку дал. Теперь я тоже рабочий класс. Капитально устроился!

Наташка уставилась на него.

— Думаешь, свист? — глянул он на сестру. — Законно говорю! Подходящая работенка…

Отец спросил с недоверием и насмешливостью:

— Какая? В ресторане, поди, в гоп-оркестре?

— Зачем мне в ресторане? — шмыгнул Бориска носом, хотя лицо его в это время говорило: «Туда не так-то просто устроиться, вот это была бы клевая работенка!» — В кислородный цех приняли.

— К нам на завод?

— А то куда?

— А кем? — рука отца со щепотью табака замерла на полдороге к носу.

— «Кем-кем»… Начальником цеха! — засмеялся Бориска, подмигивая сестре. — Баллоны таскать буду. Говорят, у вас одни слабаки на заводе, вот я и решил помочь. — И он пошел прямиком в кухню, на запах жареного.

«Это он себе на проводины подработать хочет, — подумал Иван Игнатьевич. — Весной же в армию ему. Всех своих волосанов соберет. Всю ночь гулянка будет. Чтобы, дескать, как у людей. Мода нынче пошла — всю ночь напролет куражиться, людям спать не давать. А утром, чуть свет, на сборный пункт».

Наташка переминалась с ноги на ногу, тоскливо поглядывая на дверь, откуда только и могла прийти помощь в лице матери. Но та теперь застряла на кухне, пока не накормит своего любимчика. А отец огорченно молчал. Наташке и отца-то жалко было, и стоять перед ним надоело.

Чтобы особенно не маячить у него перед глазами, она тихонько шагнула к аквариуму, насыпала рыбкам корму, поглядела на их пляски и, как бы убедившись, что отец, уставясь в махровое от мороза окно, не проронит теперь за весь вечер ни единого слова, так же неспешно, вроде как виновато понурясь, пошла из комнаты.

Конец недели выпал неспокойный, хуже не придумаешь. В обед, когда ходил в столовую, Иван Игнатьевич услышал краем уха, будто в центральной газете появилась какая-то статья. И не просто про их комбинат, а про плавилку. И будто написал ее первый секретарь обкома.